Началась демобилизация. Нам, курсантам, дали месячный отпуск, и я поехал в Новосибирск. Там сразу купил маленький аккордеон и кларнет и стал заниматься. Сижу во дворе на завалинке, по шесть часов играю то на кларнете, то на аккордеоне. Ходил и к преподавателю по кларнету. И довольно быстро этот инструмент освоил.
Через месяц вернулся в училище и сразу – в музвзвод.
– Вот, – говорю, – я на кларнете могу!
Что-то поиграл, плоховато, правда, но это устроило. Но я еще пошел к начальнику клуба капитану Барабанову. Докладываю ему:
– Я, товарищ капитан, киномеханик!
Мне было известно, что киномеханик у них демобилизовался.
– Еще, – продолжаю, – на аккордеоне играю, на рояле.
Какой ценный кадр нежданно-негаданно свалися им на голову!..
Капельмейстер и начклуба пошли к генералу, начальнику училища, и стали решать, куда меня направить. Первый просит: в музвзвод, второй – в клуб. И клуб перетянул. Наверно, потому, что еще Ленин говаривал, мол, важнейшим из искусств для народа, батенька, является кино!
Меня из курсантов перевели обратно в солдаты, и дослуживал я солдатом.
В моем распоряжении появилась кинобудка. Я даже спать там планировал, но не разрешили. Потом дали добро спать у художника Левы. Он жил в своей мастерской. Там всюду висели плакаты, лозунги, лежали краски и кисти. Имелась и замечательная плита, согревающая душу и тело. Пригодился и белый экран. Вечером я ложился, Лева заворачивал меня в этот экран, и я с наслаждением засыпал на чудесной теплой плите…
В один прекрасный день открывается дверь и в мастерскую входит офицер. Он командует:
– Встать!
Лева-то встал, а я не могу: меня надо предварительно раскатать. Лева подскочил, раскатал. Тут я вижу, что офицер дико смеется про себя, но виду не подает. Этим офицером был Евгений Матвеев, ставший потом знаменитым актером и кинорежиссером. В то время он был командиром взвода.
Так мы с ним познакомились, потом и подружились, участвовали в художественной самодеятельности.
А тут Леве заказали делать барельеф Ленина и Сталина. Потребовалось много глины. Солдаты принесли сколько надо. А чтобы клейстер делать, дали пуд муки и дешевого растительного масла для смазки. Я как-то вечером прихожу, вижу все эти драгоценные запасы и начинаю слюнки глотать.
– Слушай, – говорю, – Лева, масло у нас есть, мука есть, печка имеется. Давай лепешки пожарим!
Достал я вьюшку, отчистил ее, ливанул масла от души, замесил тесто на воде. А топка-то – в коридоре. В итоге мы не уследили и стряпню свою немножечко передержали. Она пригорела, да так, что дым пошел на весь клуб! Зато со второго захода лепешки получились что надо. Правда, немного сыроватые, но улетели все с большим плезиром.
