Три колымских рассказа | страница 9
Парень хотел было ответить, что никакого «проваливай» он не слышал, по вместо этого опять невольно задал вопрос:
— А о каком это прорабе речь? Второй раз слышу…
— Каком-каком! Может, и узнаешь, придет время! — И старик стал ожесточенно точить нож. — Пыжей второй день нарезать не могу! Не дают гостечки незваные!
К счастью для гостя, в это время к конбазе подъехала подвода. Пинчук издали заметил непорядки и, не снижая тона, стал кричать на чернявого возчика:
— Ты что, не видишь, что у нее холка сбита? Ждешь, пока она тебе скажет?
Артемьев поднялся, пошел к поселку. День стоял знойный, безветренный. За дальними кустами раздался звучный женский голос:
— Цыганка, Цыганочка! До дому пошли!
Он остановился, прислушался. Потом донеслась песня. Люба… Пела она про синий платочек.
В общежитии его встретили вопросом:
— Где же твой букет, машинист? Потерял на Пинчуковой даче?
Николай промолчал. А через день его снова неодолимо потянуло на эту самую «Пинчукову дачу».
Возле землянки сидела Любушка, чинила старику рубашку.
— Вот, стараюсь, — сказала она вместо приветствия. — За начальством своим ухаживаю. А мне про тебя Роман рассказывал. — Она подняла глаза от шитья. Глаза были веселые, блестящие. Шила она быстро и ловко. Приход Николая нисколько не смутил ее. Но беседа не клеилась, и Николай был рад появлению Пинчука.
— Здравствуй! Опять веник притащил? — спросил старик, сбрасывая у печки вязанку дров. Люба подошла к печке, стала разжигать огонь.
— Заштопала я вашу одежу, дядя Ефим. Сейчас кисейку для молока выстираю и пойду. Блины у меня еще с утра заведены, так что милости просим! — сказала неизвестно кому и побежала в сарай. Вскоре она выскочила оттуда, выплеснула из тазика воду и легко зашагала к поселку.
Старик следил за гостем: тоже небось соберется? Но Николай сидел спокойно.
— Что, гостек, опять ко мне побалакать пришел?
— Вы же мне рассказать обещали…
— Про что? Не помню…
— О прорабе каком-то недоговорили.
— А-а! Эт-то можно. Дай только вспомнить, как он, черт белесый, пел.
И Пинчук завел дребезжащим голосом:
Так вот, послушай. Есть у нас вон в том распадочке разведочный участок. И служит там Ленька-прораб. Белобрысый. Фасонистый. Как-то, значит, с вечера проведал этот Ленька, что Люба на конбазе ночует, потому что животная приболела. Лечить было надо. Я дал Любушке траву якутскую. Мне эту траву под Хандыгой охотник собрал, когда я был медведем помятый. Напарила она травы. «Буду, — говорит, — ночью Цыганочку поить». Пошла в сарай, шубчик свой расстелила около стойла. Мне еще крикнула: «Какой шут придумал пол из жердей делать? Усе бока пролежу!» Я в ответ: «В тайге иначе не делают. Потерпи!» И занялся делами. Хомут чинил, в аккурат. И слышу, эт-то, в дверь конбазы стучат. Нарисовался белобрысый Ленька-прораб. Видок у него… Бачки косяком подстрижены, в пиджаке по пуду ваты на каждом плече. Достает он из-под полы гитару, расправляет бант клетчатый и песню запевает…