Пашка взял с плиты мисочку с теплой кашей, но Воробышек так и не проглотил ни ложки.
— Значит, не хочешь в шахту!
— Хочу. Только что-то… не пускает кашу. Вот дядя Федя мне лекарство дает. Я пью. Правда, мама? Мама, ты где?
— Я сейчас, сынок. Печка дымит у нас… — И она вытерла глаза от слез.
Это был восьмой день болезни. Федя пришел раньше обычного. Ветер утих, и идти было легко. Дверь ему долго не открывали. Когда Донцов вошел, Иванушка спал. Через минуту появилась мать. Неосторожно, шумно поставила на пол ведро. Лицо ее опухло, волосы были растрепаны. Она заговорила как-то странно и отчужденно.
— Я все думаю, Федя… Хурчану пяти лет нету, а кладбище уже есть. На плохом месте. На бугре. Ветер там.
— Не надо об этом думать. Как наш больной сегодня?
— Хуже ему. Спросила: что бы ты хотел поесть? Нам бабушка пришлет с «материка». А он мне: «Хочу яблоко. Только черное…».
И она заплакала. Громко, не сдерживаясь.
— Вы говорите — не плакать. А я… я не могу больше! У меня старший был. Тот — в блокаду. И я думала: самое страшное, когда ребенок просит есть, а дать ему нечего. А этому вот даешь… а он есть не может.
— Ох, мамаша! Не знаете вы, что он просит. Достану я вам черное яблоко. А пока дадим-ка лекарство!
И Федя Донцов стал готовить питье из стланика.
Фан Фаныч появился на пороге комнатушки, которую называли санчастью, уже под вечер. Устало сел на белый табурет и подумал: «Хорошо у Донцова!». На столе настоящая керосиновая лампа, топчан для больных покрыт чистой простыней, а своя постель — пушистым одеялом. Пахнет не то мятой, не то шалфеем. В ящике из-под консервов — аптечка, задернутая марлевой занавеской. На полу — оленья шкура. На печке — химическая колба с крепким чаем. Хорошо! Сам Федя босиком, в расстегнутой рубашке сидел на постели. Старый «Огонек» был открыт на кроссворде. Увидев Савватеева, Федя вскочил, стал наливать в кружку горячий чай.
— Ну, как твой поход, Николай Сергеевич? — Донцов всех называл по имени и отчеству.
— Порядочек! Слетал, как бобик, и прибыл в срок. Лапы вот только приморозил маленько. — Он протянул к лампе распухшие кисти. — Поклажу сдал — и к тебе. Лечи, раз ты фельдшер.
— Где же это тебя? — Донцов плеснул в таз теплой воды и стал мыть руки.
— Да ты никак медицинскую комиссовочку мне делать собрался? Ни к чему. Тут, понимаешь, только прокол получился. Ну, дошел я туда как бог. И встретили меня, как бога. Сам начальник управления за ручку: «Фан Фаныч, дорогой, расскажите, как там у нас? Выдержите до прихода колонны? Все уже готово». Даже бумаги мне показал. Что, не веришь? Да провалиться мне в наледь, если вру… Ну, что ты молчишь? А в наледь я провалился-таки, Федька. Этот Кильчик проклятое место. Главное, туда шел как бог… Может потому, что налегке. А обратно — пуд соли. К тому же шикарно встречали, и каждый сунул подарочек. Тот шоколадку, тот луковицу. А я ж не ишак! Я отвечаю: да мне соль важнее… А завстоловой привязался: возьми да возьми картошки! Вкусная, говорит, как яблоки.
