Разговаривая, Лисий Нос внимательно смотрел на Николая. А тот — на Любу. Артемьев все время чувствовал взгляд Симонова на себе. Сейчас это даже его веселило. Смотри, Роман Романович, смотри! Тебе полезно. Авось в другой раз не станешь на нее замахиваться и табуретками грохать!
Гулянка была в разгаре.
Неожиданно разошелся кузнец:
— Я ему говорю — сорок два зуба у шестерни, а Лавлинский одно: сорок три! Я и прокатил шестерню по мокрому песку — считай! Он мне давай руку жать — ты, говорит, спе-ци-алист! Да вот Николка не даст соврать! Его машину чинили.
«И почему у нашего брата заведено — как выпил, так хвастаться?» — подумал Николай. А кузнец уже шел к нему со стаканом:
— Люблю тебя! Я всегда говорю: «Не спрашивай старого, спрашивай бывалого!» Как это ты, Николай Артемьевич, только с курсов и уже машинист заправский?
— Уметь надо — курсы с отличием закончил, — с гордостью за друга объяснил Михаил.
«Теперь начнется!» — Николай отодвинулся и сел поближе к Любе. Здесь разглагольствовал горный мастер:
— Золотишко дадим! Есть на участке золото.
— А я говорю, если без туфты… — доказывал что-то свое Винтик.
— Винтик, к чему такой разговор, — огорчался бригадир. — Нам туфтить нельзя. Придет маркшейдер с длинной рейкой и хитрой трубкой — и все как на ладони…
Тем временем кузнец, поговорив о своих трудовых подвигах, решил поухаживать за Любой.
— Любовь-Ванна, какое на вас модное платьице…
— Не такое уж модное. Штапель простой. А здесь все крепдешиновые носят.
Роман стоял у окошка. Он поежился, повел крутым плечом. В словах жены он почувствовал скрытый упрек.
Николая тоже затронули слова Любы. Доведись ему — как бы он ее нарядил! Он все вспоминал, как называются Любины духи? Кажется, «Ай-Петри». Ай-Петри — гора у теплого моря. Как она сказала тогда? «Я на пляжах не была». А вот он увез бы ее к морю. Пусть погрелась бы, порадовалась солнышку…
— Любовь-Ванна! Запевайте! — не отставал от Любы кузнец.
Она не стала отказываться, подперла щеку рукой и затянула:
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…
Песню пели не очень верно, но дружно.
Николай не пел. Зачем петь самому, когда так хорошо молча слушать и смотреть на Любу.
Не пел и Роман. Он все темнел лицом, потом вдруг отставил стакан с брагой и, набычившись, пошел на Николая. Но с полпути свернул и направился к Любе.
— Хватит с нас этой самодеятельности! Любава! Домой! — И он положил руку на плечо жены.
Сразу стало так тихо, что все услышали, как журчит ручей под окнами.
