К тому времени я стал узнавать почти каждого раненого, вспоминать разговоры с ним несколькими днями или буквально несколькими часами раньше. В тот момент я и улетел из Гуэ на борту санитарного вертолета вместе с покрытым кровавыми бинтами лейтенантом. Лейтенант был ранен в обе ноги, обе руки, голову и грудь. Уши и глаза были полны запекшейся крови. Он попросил летящего с нами в вертолете фотографа снять его в таком виде, чтобы послать фотографию домой жене.
К тому времени сражение за Гуэ уже подходило к концу. Части кавалерийской (механизированной) дивизии очищали северо-восточные бастионы Цитадели, а подразделения 101-й (парашютно-десантной) дивизии оседлали маршрут, по которому до сих пор подбрасывал подкрепления своим войскам противник. (За пять дней эти части потеряли столько же людей, сколько морские пехотинцы за три недели.) Южновьетнамская морская пехота и части 1-й дивизии южновьетнамской армии отжимали оставшиеся здесь подразделения противника к стене. Флаг противника, так долго реявший над южной стеной, был сброшен, и на его место был водружен американский флаг. Еще два дня спустя удалось прорваться сквозь стены Императорского дворца, но противника во дворце не оказалось. За исключением нескольких трупов во рву, все погибшие солдаты противника были преданы огню. Один из прекраснейших городов Вьетнама был процентов на семьдесят разрушен, и если ландшафт казался безжизненным, то можете себе представить, какими на фоне этого ландшафта казались люди.
Отступление противника отмечалось двумя официальными церемониями, обе с подъемом флагов. На южный берег реки согнали две сотни беженцев из какого-то лагеря, они молча и угрюмо стояли под проливным дождем, наблюдая, как подымают флаг Южного Вьетнама. Но на флагштоке лопнула веревка, и толпа, решив, что веревка перебита выстрелом партизанского снайпера, в панике рассеялась. (В сообщениях сайгонских газет не упоминались ни дождь, ни лопнувшая веревка, а ликующая толпа исчислялась тысячами.) Что же до второй церемонии, то люди считали нахождение в Цитадели небезопасным, поэтому, когда наконец подняли флаг, там присутствовала лишь горстка южновьетнамских солдат.
Майор Тронг трясся на сиденье своего джипа, пробирающегося сквозь развалины по улицам Гуэ. Его лицо казалось совершенно бесстрастным, когда мы проезжали толпы вьетнамцев, спотыкающихся об обрушенные балки и разбитые в осколки кирпичи своих домов, но глаза его скрывали черные очки, и понять, что он чувствует, было невозможно. Он совсем не походил на победителя, маленькая его фигурка обмякла, и я боялся, что при резком толчке его выбросит из машины. За рулем сидел сержант по имени Данг, один из самых рослых вьетнамцев, каких мне доводилось видеть. Он говорил по-английски лучше, чем майор. Время от времени джип буксовал в грудах мусора, и сержант оборачивался к нам с извиняющейся улыбкой. Мы ехали в Императорский дворец.
