Народ у Изяслава подобрался суровый, в боях закаленный, а посему ночью в походе предпочитал праздному сидению у костра крепкий здоровый сон.
— Все тихо, княже, — вынырнул откуда-то из темноты боярин Онуфрий. — Никто ничего не ведает.
— А все ли упреждены о… завтрашнем? — с легкой запинкой поинтересовался Константин.
— Не изволь беспокоиться, княже, — оскалился в волчьей улыбке Онуфрий. — Кому надо — знают, а остальные вои как все будут поступать. Епифана токмо я чтой-то не вижу.
— Я его послал кое-куда. К утру будет, — нетерпеливо отмахнулся Константин. — Ты о деле говори. Из воев кому тайна доверена?
— У моих с десяток особливо верных все ведают, а уж остальные, яко водится, подхватят. Ну и у прочих твоих бояр тако же. Куней, так тот…
«Значит, все в курсе, так что союзников среди бояр мне не найти, — понял Константин. — А из простых дружинников?»
И он нетерпеливо перебил Онуфрия:
— Ты все о своих людях говоришь, а я про своих спрашиваю.
— Да ты сам, что ли, не ведаешь?! — удивился тот.
Константин неопределенно пожал плечами:
— Ведаю, конечно, но только о тех, кому говорил, потому и хотел бы знать, кого еще ты предупредил.
— Епифану не сказывал, ну да ты, поди, упредил его давно. А из прочих… Да коих Ратьша оставил для твоего бережения, всем и сказывал. Так что и Гремислав, и Изибор Березовый Меч, и прочие ведают… Да ты не сумлевайся, ни один из ворогов не уйдет. — Онуфрий обнажил в улыбке крепкие желтые зубы. — Ежели что, я ить ишшо Афоньку-лучника в тридцати шагах от шатра поставлю, да с ним еще пяток стрелков метких. Это на случай, ежели кто оттуда все-таки вырвется. Потому будь в надеже, князь, все яко надо сполним.
— Добро, — согласно кивнул Константин и уточнил: — А они когда должны войти в шатер? Ну чтоб… меня поберечь?
— Так сразу. Токмо князь Глеб знак подаст, они и вбегут, — недоуменно пояснил Онуфрий.
Константин на секунду задумался.
Нет, переиначивать не годилось. У боярина и без того в глазах уже мелькает тень смутного подозрения.
Если сейчас попытаться что-либо изменить, так Онуфрий, чего доброго, сразу ринется докладывать Глебу, причем из самых благих побуждений. Мол, братцу твоему младшому очередная блажь в голову вступила, так как бы он из чрезмерного усердия дров не наломал.
— Ну-у, пусть остается так, как было, — медленно произнес он. — Только… Гремислава да всех прочих, которые для… моего бережения приставлены, ко мне прямо сейчас подошли, я им кое-что поведаю.
