Разъезжая по аукционам Швеции, я начал скупать мебель 30‑х и 40‑х годов; хранится она у меня на старом плотничьем складе, который я за небольшую плату арендовал в Нерке. Холод ей не во вред, напротив, он спасает от медленного пересыхания, неминуемо ожидающего её в сухих помещениях с центральным отоплением. «Моя банковская книжка», говаривал я. Там стоит мой капитал и знай себе растет — до поры до времени, когда придет срок показаться широкой публике. А на днях я получил из Нью–Йорка каталог большой выставки модернизма.
Я нагнулся к журнальному столику, взял изящный каталог — черный с серебристо–серым, с большими красными буквами. А что, почему бы и нет? Хорошо бы проветриться, размять ноги, отвлечься от будней, посмотреть другие края — не сошелся же свет клином на Чёнмансгатан в ноябрьском ненастье. Не мешает освежить впечатления насчет Depression Modern. Да и не разорит меня один уик–энд. А на более долгое время закрывать магазин незачем. Повешу в окне на денек–другой табличку «Сейчас вернусь» — от этого моим финансам ни прибытку, ни ущерба.
Вот так все и началось, по воле случая. Клякса апельсинового джема на газетной странице с объявлениями бюро путешествий, каталог нью–йоркской выставки, а еще хандра из–за густеющего осеннего мрака, который очень скоро обернется долгими железными тисками зимы. Оттого я и сидел тогда вечером в Нью–Йорке, прихлебывая ледяной мартини. Кусочки льда позвякивали о стенки высокого бокала. Тонкий ломтик лимона плавал сверху, точно маленький желтый парус. Все компоненты безупречно гармонировали друг с другом. Сухой вермут тонко подчеркивал терпкий вкус джина. Чистым и звучным аккордом мартини таял у меня во рту. И пожалуй, это было совершенно естественно. Ведь, что ни говори, придумали его именно здесь, в «Уолдорф–Астории», а популярность он приобрел в ту же эпоху, что и мой «новый» антиквариат. Кстати, и бокал являл собою великолепный образчик тогдашнего стиля. Я осторожно поставил его на мраморный столик — стеклянный конус на высокой ножке, такая же изящная функциональная форма, как и множество других вещей тех лет. Забавно, между прочим, что и мартини переживает возрождение. Во всяком случае, если верить «Геральд трибюн», которую я читал в самолете. Хотя, как водится, между разными школами шла насчет состава упорная борьба: сколько джина или водки и сколько вермута? Я невольно улыбнулся, вспомнив самый последний вариант — наполнить бокал джином и сказать поверх: «Вермут». Так сделал некий бармен по просьбе посетителя, который меланхолично взглянул на него и обронил: «Чересчур».
