Я мрачно положил трубку и посмотрел в окно: дома напротив тонули в промозглом тумане. Надо выяснить но телефону, не отменен ли сегодня вечером мой рейс. Нет смысла приезжать в аэропорт Кеннеди и торчать там без дела. И Астрид пропала. Волей–неволей напрашивался вывод, что скрылась она умышленно. Может, ее друг возвратился раньше, чем она рассчитывала, а может, решила, что зашла чересчур далеко и, пока окончательно не запуталась, лучше разом все прекратить...
Ну что ж, нам не привыкать. Такое и прежде бывало. Я иронически улыбнулся, глядя на свое отражение в зеркале над невысоким секретером. Шведский антиквар, не первой молодости, оплывший (хоть это и не бросалось в глаза), слегка потрепанный,— это, конечно, не бог весть что. Астрид явно предпочитала более пылкие ухаживания и «гульбу» с размахом. Недаром это слово показалось ей допотопным. «Гульнем»... «Гульба»... Вот и я такой же. Допотопный, не чета ей.
С телеэкрана вещал очередной проповедник. Дородный, потный, он воздевал руки к небу — ну, по крайней мере, к студийному потолку — и возвещал о том, что вот сию минуту поведал ему Господь. Что именно он, Билли Райан, он и никто другой, избран Богом спасти мир от греха и скверны. Нужно только, чтобы каждый вносил свою лепту в церковь Билли Райана. Судя по всему, от чеков господь тоже не отказывается. В нижней части кадра вспыхнул адрес, с почтовым индексом и так далее.
Церковь Билли Райана была одной из многих религиозных империй с многомиллионным капиталом, с недвижимостью в виде мотелей и доходных домов, с храмами и центрами досуга. И в основном все это содержалось если и не на лепту вдовицы, то на тысячи и тысячи пожертвований. Они шли с разных концов Америки, чеки на крохотные суммы, от одиноких старушек, которые искали у потных пастырей утешения и отрады.
Вспомнилась газетная заметка, попавшаяся мне на глаза несколько лет назад, о филателистическом аукционе в Швеции, где один из самых дорогих экспонатов — редкая исландская марка — был продан агенту некоего популярного в Америке телепроповедника. Пути господни, как видно, еще более неисповедимы, чем я думал, а может, тут попросту не у всех чистые руки. Стеля добродетели ох как узка, но большинство лицемеров проповедников замечают это, только уже оступившись.
Я выключил телевизор. Так не годится. Стоило ехать в такую даль, чтоб торчать в гостинице перед телевизором. Этим можно было и дома заняться. Там, по крайней мере, нет Билли Райана и ему подобных. И вообще, сидеть дома куда спокойнее, чем шастать по ночному Нью–Йорку вместе с роковыми женщинами. Я опять смалодушничал и набрал ее номер. Долгие гудки — в конце концов я махнул рукой и положил трубку. Как бы там ни было, я напишу ей. Сообщу, что скажет о ее кубке мой друг, который понимает толк в стекле, и сколько эта штука может стоить. Вдруг находка и впрямь редкостная, причем до того ценная, что Астрид придется приехать за нею в Стокгольм?
