Я думал о Джейн. О ее больших и серьезных серых глазах. О длинных волосах, щекотавших мне грудь, когда ночью она склонялась надо мной. Нет, в голове не укладывается, не могу я примириться с мыслью, что она злоупотребила моим доверием. Как и Астрид, ныне покойная, жестоко убитая. Может, и Джейн постигла та же участь? Надо будет завтра просмотреть газеты, постараться послушать радио. Но одно или два убийства в женевской гостинице едва ли представляют интерес для заграницы, это новости местного значения. У парижских газетчиков хватает своих сообщений такого рода.
Вместе с ужином подали бутылочку густо–красного «божоле». Я поковырял еду, аппетита не было. Через проход мне улыбнулась темноволосая девушка. Я на улыбку не ответил, только угрюмо кивнул, и она разочарованно отвернулась. Нет уж, я теперь ученый. Меня теперь долго не потянет на разговоры с хорошенькими молодыми женщинами. В последнее время ничего путного из этого не выходило. Мягко говоря.
Ночь в Париже прошла спокойно. Я устроился в гостинице при аэропорте и спал как сурок. А наутро первым же рейсом вылетел в Стокгольм и уже перед обедом был в Арланде.
Я медленно зашагал к подъезду аэровокзала, всех вещей у меня была только пластиковая сумка, а в ней бутылка арманьяка и бутылка «Мартини Росси», сухого белого вермута, без которого не приготовишь настоящий мартини.
Паспортный контроль и таможню я миновал без приключений, хотя таможенник, как и администратор парижской гостиницы, посмотрел на меня с легким удивлением: странный тип, багажа у него только и есть что паршивая пластиковая сумка. Вести о моих эскападах в Швейцарских Альпах до Стокгольма еще не дошли, или, может, полиция ждала добавочной информации.
В автобусе по дороге в город у меня было время подумать. Что теперь делать? Отсутствовал я всего три дня. Вряд ли кто меня хватился. Клео я пристроил у моей приходящей домработницы, Эллен Андерссон из дома № 11 по Чёпмангатан. Сказал, что на несколько дней уезжаю по делам в Гётеборг. Загляну на тамошние аукционы, повидаю кой–кого. Для нее это в порядке вещей. И табличка «Сейчас вернусь» на двери магазина тоже была в порядке вещей. Единственный, кто, возможно, хотел связаться со мной, был Калле Асплунд. Но подписку о невыезде с меня не брали, паспорт не изымали, так что я имел полное право ездить куда угодно, не спрашивая ничьего позволения. Поэтому нечего мудрить, надо ехать прямо домой. И не откладывая, потолковать с Калле Асплундом. Рассказать о Женеве и обо всем, что со мной было.
