— Са-ти-ри-азис, как утверждает уважаемая София Александровна, проявляется у ограниченных особей, свободных от творческой, ин-теллек-туальной и прочей деятельности, — пьяно выговорил Павел.
— То есть у таких животных, как я. Которые больше ни на что и не способны!
— Сука твоя София Александровна! Такое сказать про моего друга!
— Что? — зарычал Павел и встал, рывком отодвинув от себя стол. — Ты кого сукой назвал?
Он медленно надвигался на друга, устрашающе сжав кулаки. Валерка продолжал сидеть, как будто и не замечал надвигающейся грозы.
— А чё она оскорбляет? Это ж природа наша, мужицкая. Мы мужики или кто?
— Мы-то?
Павел, покачнувшись, остановился перед Валеркой. Простой вопрос застал его врасплох.
— Мы-то? Да, мы мужики, — и, подумав, добавил: — А они — бабы! Суки неверные!
— О! О чём я тебе и говорю! А ты обижаешься! Не надо, брат, обижаться. У тебя этих баб ещё будет сто штук, а друга, такого как я, — никогда. Запомни, Сатир дорогой, никогда! Давай выпьем, — и Валерка разлил по рюмкам оставшуюся в бутылке водку. — Давай, брат, за нашу дружбу! Я за тебя — и в огонь и в воду, если надо… Ну, ты, брат, знаешь.
С рюмкой в руке, покачиваясь, Валерка встал.
— Знаю, — согласился Павел.
Они выпили и крепко обнялись.
Следующее утро, как и следовало ожидать, было недобрым. Павел с удивлением обнаружил своё бренное тело в ужасно неудобном, тесном, тёмном месте. Над головой была крышка, похоже, деревянная и, похоже, гроба. Отчего он умер и когда его похоронили, Павел, как ни напрягался, вспомнить не мог. К тому же его сильно мутило. Развернуться в тесном гробу было невозможно, а писать и блевать хотелось одновременно и безотлагательно. Павел с учащённым сердцебиением поднапрягся изо всех сил и обеими руками упёрся в крышку. Она легко поддалась, и несчастный «заживо погребённый» обнаружил у крышки ещё и ножки. С невероятным облегчением Павел понял, что спал не в гробу, а под старым журнальным столом в кладовке. Как его туда занесло и зачем, осталось загадкой. Да и не суть важно, главное — он был по-прежнему жив и относительно (с большой натяжкой) здоров. Павлуша рванул в туалет. Два часа замечательного солнечного утра были потрачены на плотное общение в обнимку с унитазом. Павел не слышал, как открылась дверь, и не видел, как в её проёме материализовалась фигура верного друга. В одной руке Валерка держал ненавистную (а вчера ещё такую симпатичную) бутылку водки, в другой — трёхлитровый бидон спасительного огуречного рассола, коего поднесла сердобольная соседка баба Шура.
