— Дед твой — немец, а значит, и ты, хоть и на четверть, но всё ж таки немка, — без предисловий выдала Ольга Сидоровна и надолго замолчала, прикрыв глаза.
София замерла от неожиданности, забыв о каплях.
Когда Ольга Сидоровна снова открыла глаза, старческие, скудные слёзы покатились по её дряблым щекам.
— Всю жизнь таилась, никто не знал — ни мать, ни сестра, ни дочь. Теперь ты знаешь. Ну вот, сказала — и мне полегчало. Теперь и умирать можно.
— Бабушка, ты только не волнуйся! — испугалась София, увидев, как побледнело лицо Ольги Сидоровны. — Вот, выпей. Может, доктора вызвать?
— Не надо. Сядь рядом. Хочу тебе рассказать. Никогда не вспоминала об этом, гнала прочь мысли и вроде как совсем забыла, вычеркнула из своей памяти. Так нет, жизнь заставляет вспомнить. Ты вот выбрала себе профессию, чтобы к немцам быть ближе. А почему вдруг, не думала? Теперь ещё друга из Германии завела… Может, уедешь, выйдешь замуж. Кто знает? Пути Господни неисповедимы. Вот я и решила тебе открыться.
— Бабуль, спасибо за доверие, конечно. Но, может, хватит на сегодня? Мне не нравится, что ты так разволновалась. Бог с ним, с прошлым. Какое теперь это имеет значение?
— Для меня-то, понятно, не имеет, а для тебя может иметь. Расскажу тебе всё и сейчас же, чтобы потом не возвращаться к этому. Только не перебивай меня.
— Хорошо бабуль, рассказывай, только не волнуйся, пожалуйста. Ведь эта история уж канула в Лету, и ничего изменить нельзя.
— Так-то оно так.
Ольга Сидоровна снова прикрыла глаза, собираясь с духом.
— У меня в комоде, в верхнем ящике, лежат документы. Принеси.
София прошла к комоду, выдвинула ящик, достала пожелтевшую от времени папку со связанными тесёмками.
— Эти?
— Да, развяжи. Когда Германия решила выплатить нам компенсацию, пришлось вспомнить и адрес, и фамилию тех, на кого мы батрачили. Я бы никогда не позарилась на их деньги, да тут и сестра, и мать твоя такой подняли хай, что легче было повиноваться, нежели воевать с ними. Вот в этих бумагах найдёшь и фамилию своего деда, и адрес. Может, когда и захочешь увидеть родичей своих. Фамилия-то больно мудрёная, без ста граммов не выговоришь, — сквозь слёзы улыбнулась Ольга Сидоровна.
София не спешила открывать папку.
— Бабушка, а ты его любила?
— Да что ты, господь с тобой! Снасильничал он. Правда, сначала хотел в жёны взять, да я наотрез отказалась. Похожа была сильно на его жену покойную, вот он и привязался ко мне, как репей. Старше был лет на двадцать, у него уж и сын был мне под стать. Как снасильничал, до сих пор простить себе не могу. И что тогда со мной произошло? Сама не знаю. Испугалась и обмерла вся, пальцем пошевелить не могла. Вроде, как умерла. Потом думала: можно было и драться, и кусаться, убежать, кричать. Почему не смогла, сама не знаю. В нашем дворе, помню, случай был после войны. Один цыган со слободы напал на соседскую девчонку, так сам еле ноги унёс. Она его чуть без «инструмента» не оставила, так ему досталось! Он потом эту дивчину стороной обходил. А я не смогла себя защитить. Ведь и жизнь могла по-другому сложиться.
