Я часто навещал Дарваша и каждый раз уносил от него книги о снах. Невзирая на разницу в возрасте, между нами завязалась теплая дружба, в которой я был ведущим. Он нуждался во мне больше, чем я в нем. И потом, хотя его эрудиция была с моей несравнима, мои познания в каком-то смысле оказывались значительнее и тем давали мне определенное преимущество. То, что для него было лишь куриозом и сведениями, в моей душе обретало эмоциональную и эстетическую ценность. У Дарваша, например, не было никакого чутья к поэзии. Хотя при этом я не много знаю людей, которые были бы в ней столь сведущи, знали наизусть столько произведений великих поэтов; но для него эти произведения были всего лишь собранием сведений из истории определенной эпохи. Я с моими пылкими чувствами прекрасно дополнял этот холодный дух, и мы взаимно симпатизировали друг другу.
Благодаря книгам Дарваша по психологии мои мысли постоянно вращались вокруг пресловутого сна. Но и помимо этого то и дело с самых разных сторон что-нибудь да напоминало мне о нем. Чаще всего, особенно поначалу, это были узнавания. Например, в старшем лейтенанте Мартонеке, который и прежде казался мне как-то странно и неприятно знакомым, я теперь неизменно узнавал старшего подмастерья. При виде мадам Шимонфи, нервной и надменной барыни, я всякий раз вспоминал ту фурию — жену мастера.
И в отце моем я смутно угадывал кого-то. Одно время я часто говорил ему о том, что намерен поступить в университет на математический курс. Он не одобрял моего выбора.
— Будь юристом, — твердил он мне. — В Венгрии умный юрист может стать кем угодно.
Однако я продолжал стоять на своем. И вот тут он, отстранясь, пожал плечами.
— Поступай как знаешь. В конце концов это дело твое.
Тогда-то, быть может, по интонации, я узнал в нем того господина, которого видел во сне перед витриной книжной лавки и к которому обратился, он же, как бы меня отстраняя, буркнул в ответ:
— Я не посредник с биржи труда.
Всем этим узнаваниям всякий раз сопутствовало тяжелое чувство, ошеломляющее и гнетущее. Отчего, например, мне уже с давних пор было так неприятно видеть Фазекаша, моего одноклассника с костлявой физиономией и темными подглазьями? Только теперь я понял: он напоминал мне второго подмастерья, угрюмого бессловесного статиста из моей другой жизни, жизни ученика столярной мастерской. Так, мало-помалу, я узнал и всех остальных. Карчи Ходи, который умел так закатисто хохотать, чем-то напоминал младшего подмастерья. А в Хорвате, моем славном бедняге Иване Хорвате, усерднейшем ученике нашего класса, с величайшим удивлением узнал по какому-то обороту во время самого обычного разговора уличного продавца газет, к которому обратился тогда на улице. И Краус напоминал мне одного из этих мальчишек.
