В городе меня уже начали принимать за вполне взрослого молодого человека. В какое бы общество я ни попал, всюду оказывался общим баловнем и любимцем. Но для меня по-прежнему наивысшим удовольствием и главным делом оставалось чтение и серьезные занятия. Мне на все хватало времени. Я выучил английский. В глазах моих сотоварищей я был непререкаемым авторитетом. Учителя всячески меня отличали; в литературном кружке я писал такие трактаты, что Наци Какаи, чья заветная мечта наконец исполнилась и он стал руководителем кружка (ох, какие бурные ссоры с тех пор возникали там постоянно!), объявил во всеуслышание, что никогда в жизни не встречал еще гения, подобного мне. Впрочем, он в каждом втором ученике видел несомненного гения. Я увлекался также искусством, собирал репродукции. Музицировал. По вечерам отправлялся к Шимонфи, играл там на скрипке, а Алиса Шимонфи аккомпанировала мне на фортепьяно. Несколько раз участвовал в концертах.
Мои таланты и разнообразные познания признавались всеми.
Местные газеты наперебой просили меня выступить на их страницах. И даже один популярный столичный научный журнал опубликовал мой философский трактат о сновидениях.
Более всего увлекался я чтением математических и философских трудов. Мне хотелось заглянуть в тайны вселенной. Всякий раз, как дух мой, пробившись к знанию через трудности и преграды, достигал особых высот либо глубин, я испытывал великую радость и торжество. Словно хотел доказать самому себе, какие открываются передо мной просторы. Когда усталость заставляла меня прекращать занятия, я шел к бумажной мельнице, к дощатому мостку через узенькую речонку, куда забрался когда-то во время майского школьного пикника и пинок босой ноги господина подмастерья впервые довел до моего сознания мои ночные кошмары. Здесь я предавался философствованию, просто так, для себя, юношескому, романтическому философствованию.
«Эта жизнь есть лишь повод для того, чтобы мир в отдельных частях своих обрел самосознание», — таков был мой тезис.
«А если так, — спрашивал я себя, — то не все ли равно, чья это жизнь — Икса ли, Игрека ли? Просто данное существо осознает себя не в этой, а в иной части мирозданья. Так сто́ит ли из-за такого пустяка поднимать шум? И вообще, что она такое — жизнь?»
Я и теперь часто размышлял о том, что жизнь, быть может, всего лишь роскошное сновиденье. А в голове уже привычно маячило призраком то, иное сновидение, столь похожее на действительность.
