— Не виляй, папаша. Так сколько возьмешь для начала, папашенька?
— У меня совсем ничего нет, ни гроша.
И тут опять все расхохотались.
— Нет денег, недотепа? Да как же ты хочешь газеты получить? Или их тебе просто так, за красивые глаза отдадут? Где мы находимся, братцы? В лесу мы, что ли?!
Безногий старик тоже весь трясся от смеха.
— Вот так штука! У самого ни филлера, а он, вишь, газеты получить желает!
Один парень, стоявший поодаль, вдруг положил мне руку на плечо и отвел в сторону. Как видно, он не расслышал толком последние фразы.
— Над чем это они потешаются? — спросил он.
— Не знаю.
— Я тебе вот что скажу… ты не верь ему. Он тебя облапошить хочет. Заработать на тебе, понял? А если поймают, твое дело табак. Он-то скажет, что ты украл у него газеты. Так что ступай лучше прямо в полицию с документами и получи удостоверение.
— Но меня отправят назад к мастеру.
— Ничего не отправят. Скажешь, что тебя мать послала. Не трусь, они же не знают, что ты был учеником и задал деру. Ты им только документы свои покажи. Потом из первого заработка в кино меня сводишь.
— Что им показать?
Мой вопрос потонул в оглушительном вое автомобильной сирены. Вообще такой шум стоял вокруг, а он употреблял такие странные слова…
— Документы свои, дурень…
— А что это — документы?
— То есть как — что это? С луны свалился? Неужто и слова такого не слышал? Свидетельство о крещении, понял, либо метрику, если тебя под кустом крестили…
— И школьное удостоверение тоже?
— Само собой!
— Нет у меня документов.
— А где они?
— Не знаю.
— Эх, с тобой толковать — пустое дело. Пошел к черту.
Он ткнул меня в живот и повернулся, чтобы уйти. Позади него стоял парень, которого я окликнул первым.
— Ты чего это мне дело портишь? — набросился он на второго. — Чему моего пацана учишь? Ну, гляди, уж я тебе дам… вот этого… и вот этого…
Он сопроводил свои слова отвратительными жестами.
— Ты бы лучше отдал мне мои пятьдесят грошей, — огрызнулся второй. — Я тебя за мою курочку сейчас и подсек.
— Вот так подсек! Да я, если хочешь знать, плевал на твою подсечку, у него же и денег нет.
Мальчишки-газетчики надрывались от хохота. А я улизнул потихоньку.
И опять поплелся неведомо куда, и чудилось мне, будто выстраиваются передо мной странные буквы и с издевкой хохочут прямо в уши: «Удостоверение!», «Документы!» — эти городские слова были чужеродны и неприятны слуху моей души. Я сам себе казался величайшим дураком на свете. Сколько всякого знают эти мальчишки-газетчики, о чем я не имею понятия! И все же — как бы это объяснить? — я чувствовал отчего-то, что они не чета мне, что я был бы куда умнее их всех, если бы… если… если бы не тяготело надо мной тайное заклятье. Я брел по огромному чужому городу, как непонятый гений, как лишенный престола король; но это нисколько не возвышало меня, напротив, претворялось в горечь, отчаяние, страданье — такова жизнь прозябающего в ничтожестве человека, когда-то «знававшего лучшие дни».
