– Ну, Лизка! Ты у нас така-а-я!
Больше Маня не нашлась что сказать, вместо этого крепко обняла Лизавету.
Сватовство Акимки так и осталось в стенах дома Кислицких. Никто не узнал, и пересудов не было, что устраивало обе стороны. Со временем это событие и вовсе забылось.
А у Шальновых жизнь на заладилась. Настя так и не появлялась. Дед Николай, как мог, опекал внучку. Федор заявлялся домой поздно ночью, в подпитии. Поначалу еще пытался оправдываться перед отцом: мол, задержался на собрании, ездил в район по колхозным делам. Отец слушал, молчал, горестно покачивая головой. Когда Федька и оправдываться перестал, старик не выдержал. Дождался сына (тот, к счастью, пришел рано и был трезвым) и в лоб его спросил:
– Что будешь делать с дочкой? Отдашь в приют?
Федор, не ожидавший подобного, испуганно отшатнулся от отца:
– Батя, ты чего?! Какой приют? У нас что, дома нету?
– Дом есть, но ребенку еще нужны еда и уход. А я еле волоку ноги. Если бы не Лизка-Гансиха, не знаю, что было бы с Любочкой!
– А при чем здесь Гансиха? – удивился Федор.
Отец в сердцах воскликнул:
– Так ребенок с утра до вечера находится у Кислицких! Кушает, играет с Лизкиной дочкой. Она и сейчас у них. Я каждый вечер хожу, забираю домой. Как мне смотреть людям в глаза, у них нечего кушать, а Любочку нашу кормят каждый раз! Короче, Федька, не возьмешься за ум, сам пойду в сельсовет, напишу заяву, пусть забирают ребенка в приют. Все лучше, чем смотреть ей каждый вечер на папку-алкаша! А сейчас иди, забери Любку, люди уже спать ложатся. У меня разболелась коленка, не могу.
Оглушенный всем сказанным, Федор глядел в одну точку, пока отец опять не стал его донимать:
– А может, ты продолжаешь думать об этой блуднице?! Ну, тогда и вовсе дурак, что до сих пор не понял ничего! Если она свою плоть от плоти бросила в такую годину, что мы с тобой можем ожидать от нее? Если запретим ей встречаться с кобелями, она, вот тебе крест, потравит нас! Мой тебе сказ, сынок, – больше в нашем доме я не хочу ее видеть!
Старик умолк, а Федьку вдруг обуяла жажда деятельности. Он живо поднялся, засуетился по комнате, заглядывая во все углы. Отец достал из-за печки узел с пшеном и подал его Федору:
– Отнеси, пусть варят детям. Лежит все равно без толку, я и печку-то не топлю для одного себя.
Федор, благодарно глядя, взял узел, проверил в кармане, не потерялись ли несколько кусочков сахара рафинада, и стремительно вышел во двор. Остановился только перед дверью дома Кислицких. Вдруг вспомнилось гневное лицо Лизаветы во время случая с волами. Она тогда отчитала его за свою дочку. Не забыть этого Федору никогда… Что-то есть такое, чего он не понимает. Или не хочет понять?
