— Да ты заснул, куманек, — донеслось до Фелисито.
Действительно, после стакана холодной воды из рук Аделаиды коммерсант задремал. Сколько же времени он клевал носом в этом жестком кресле-качалке, от которого у него теперь вся задница затекла? Фелисито посмотрел на часы. Пустяки, прошло всего-то несколько минут.
— Это все от утренних переживаний и беготни, — прокряхтел он, поднимаясь с кресла. — До свидания, Аделаида. Как же у тебя тут спокойно! К тебе заходить для меня всегда полезно, даже если не приходит озарение.
И вот, в тот момент, когда Фелисито произнес главное слово, «озарение» — именно так Аделаида определяла свою таинственную способность предсказывать удачи и несчастья в жизни других людей, — он заметил, что Святоша смотрит на него совсем не так, как когда здоровалась, слушала письмо от паучка и заверяла, что ничего к ней не приходит. Аделаида вмиг посерьезнела, даже помрачнела, она наморщила лоб и грызла ноготь на большом пальце. Создавалось впечатление, что женщина борется с внезапно нахлынувшей тоской. Ее широко распахнутые глазищи уставились прямо на Фелисито. Его сердце забилось часто-часто.
— Что с тобой, Аделаида? — с тревогой спросил коммерсант. — Да неужели теперь оно…
Пальцы женщины с неожиданной силой сжали его локоть.
— Дай им то, что они просят, Фелисито, — прошептала Аделаида. — Лучше отдай.
— Чтобы я платил по пятьсот долларов в месяц каким-то шантажистам только за то, чтобы они меня не трогали? — Коммерсант пришел в ярость. — Вот что подсказывает твое озарение, Аделаида?
Святоша разжала хватку и ласково похлопала его по руке.
— Да я понимаю, что это плохо и что это уйма денег, — согласилась она. — Но что такое деньги, в конце-то концов, сам подумай! Гораздо важнее твое здоровье, твое спокойствие, твоя работа, твоя семья, твоя подружка из Кастильи[10]. Вот так. Я знаю, мои слова тебе не по нраву. Они и мне не по нраву — ты ведь мой старый друг. К тому же я, может статься, ошибаюсь и даю тебе плохой совет. Тебе незачем мне верить, Фелисито.
— Тут дело не в деньгах, Аделаида, — твердо ответил он. — Мужчина никогда не должен позволять, чтобы его топтали. И только в этом-то и дело, кумушка.
Когда дон Исмаэль Каррера, владелец страховой компании, зашел в офис к Ригоберто[11] и предложил вместе поужинать, тот подумал: «Он снова будет просить меня отступиться». Потому что Исмаэля, как и всех других его коллег и подчиненных, изумило его внезапное заявление о том, что он уходит на покой на три года раньше установленного срока. Зачем уходить на пенсию в шестьдесят два, твердили ему со всех сторон, если он может еще три года оставаться управляющим компанией при всеобщем уважении почти трех сотен сотрудников?
