Я еду вниз в раскачивающейся, трясущейся камере, а на меня вновь, ближе к первому этажу, наползают видения. Видения, что я по одну из линий фронта, по одну из щелей черт, под которой лишь пропасть, шахта небытия. Свет то гаснет, то начинает мерцать. Я будто снова в окопе, в тесном низком блиндаже. Начало боя. Артиллерийский обстрел. Артподготовка нас накрывает с головой. Взрывы справа и слева, земля дрожит, вокруг сплошной ад.
– Слушай, – говорит лейтенант, – давно хотел спросить, у тебя есть невеста?
– К чему такие вопросы в начале боя?
– Думаю вот, если ты вдруг погибнешь, будет тебя кому оплакивать, сержант?
Я улыбаюсь, а перед глазами образ. Девушка в белом платье. Стоит, запечатленная на миг и на всю вечность камерой глаза в дверном проеме, словно в рамке фотокарточки.
– Есть, – достаю фотку и протягиваю офицеру.
– Ух ты, – восклицает лейтенант, – какая красавица!
– Да, красивая.
– Слишком хорошая для тебя, сержант. Как ее зовут?
– Лиза…
– Лиза. А почему она никогда тебе не пишет и не звонит? – с недоверием смотрит на меня лейтенант.
– И хорошо, что не звонит. Не звонит и не пишет, значит, у нее все в норме.
Сержант с недоверием оглядывает меня и начинает насвистывать песенку французских добровольцев. Простенький марш, разорванные отдельные фразы, под шаговый ритм:
Смерть, смерть, смерть из-за каждого куста.
Мой бог, дай мне сил обезуметь не совсем.
Мой дом родной, как далек ты от меня.
Ложь, ложь, ложь, что за правду я дерусь.
Знай, мать, знай, жена, я домой уж не вернусь.
И только пыль, пыль, пыль, занесет память о солдате…
– Пыль, пыль, пыль… – сплевывает лейтенант, будто подчеркивая, что все мои слова ложь и пыль.
– И потом, некогда ей звонить и писать, – подумав немного, для достоверности и убедительности добавляю я.
– Это почему? – удивляется лейтенант, прекратив свое недоверчивое мурлыканье.
– Мы ждем ребенка.
