- Ни в коем случае, - сказал Женька, - я должен Шуре двадцать копеек. Пока он молчит, а выйдет за моей подписью статья, он потребует с меня, чтобы я немедленно отдал.
- Вот тебе двадцать копеек, отдай ему и пиши, - сказал Розенберг.
Данюшевский взял двугривенный, но сказал:
- Нет, я писать не буду. Он все равно обидится.
- Где же ваши честность и принципиальность? - закричал Розенберг. Может быть, переведем все экзамены на подсказку? Может, перестанем в расчете на подсказку готовиться к урокам? Может, начнем гладить по головке тех, кто ни черта не знает и не хочет знать? Может быть, из ложного чувства товарищества начнем покрывать всех неуспевающих?
- Ладно. Я напишу, - сказал я. - Черт с вами. Но я подпишусь "Всевидец".
- Это можно, - сказал Розенберг.
Я написал статью. Она называлась "Слова Муси, музыка Шуры".
На следующий день газету вывесили на стенке, и Шура прочел статью.
- Я хотел бы увидеть этого "Всевидца", - сказал он, - я бы ему выдал.
И тут мне стало совестно скрываться. И я сказал:
- Ну, выдай. Это я писал.
- В общем-то правильно, - пробурчал Шурка. - Я совсем не подготовился и ничего не знал, а Муська мне подсказала. И Лев Самойлович поставил мне "очхор". Это он, конечно, ей должен был поставить, а не мне.
И Шурка отправился в учительскую и сказал Бреговскому:
- Зачеркните отметку, которую вы мне поставили, и дайте мне возможность заново ответить вам на любой вопрос на следующем уроке.
Лев Самойлович согласился, спросил его на следующем уроке и поставил ему "удовлетворительно".
Вот каково значение стенной печати!
МУЖСКОЙ РАЗГОВОР
Мои родители сдавали одну комнату в нашей квартире. По странному стечению обстоятельств жильцом этой комнаты стал бывший ученик нашей школы Шура Романовский - довольно высокий, плотный молодой человек с широким, открытым лицом, русыми волосами, светлыми большими глазами и тихим, но густым голосом.
Не скажу, что он был красив, но у девушек было другое мнение, и они липли к нему, как мухи на мед.
Так, по крайней мере, казалось мне. А я ох какой наблюдательный.
Я был еще в предпоследнем классе, мне было 15 лет, а он окончил школу в 1924 году и уже был студентом.
Ко мне он относился по-дружески и часто помогал мне по математике и по физике.
Я относился к нему с уважением, как к старшему товарищу, и очень любил его. Но он был очень занятый человек: то он готовился к экзаменам в институте, то читал какую-то литературу, то ходил в театр, то еще что-нибудь. И по-настоящему посидеть с ним, поговорить почти не представлялось возможным.
