Первый раз я увидел слезы на глазах Розенберга.
- Что с тобой? - спросил его Пестриков.
- Мне стыдно, - сказал Ваня. - Я, наверно, никогда не смогу стрелять. Меня подводит мое зрение.
- Не отчаивайся, - сказал Александр Дмитриевич, - в крайнем случае ты будешь подносчиком патронов. Это тоже важное дело.
Это немного успокоило Розенберга. И когда мы шли из тира обратно в школу, он даже развеселился и лихо запел единственную солдатскую песню, которую знал:
"Мой дядюшка барон командует войсками".
- Отставить барона! - строго скомандовал Пестриков.
И мы все запели: "Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это!"
НЕСРАВНИМОЕ СРАВНЕНИЕ
Мария Германовна возвращала тетрадки с нашей письменной работой по литературе. Это было сочинение на тему "Кем я хочу быть?".
Оказалось, что у нас в классе будут в недалеком будущем все профессии. Нашлись врачи, инженеры, юристы, токари, педагоги, кораблестроители, артисты, художники, архитекторы, директор завода, водолаз и даже один ловец крокодилов.
Мария Германовна достала из кипы тетрадок одну, раскрыла ее и долго печально на нее смотрела. Потом столь же печально закрыла ее и сказала:
- А тетрадь Полякова привела меня в ужас! Как можно так небрежно писать?! Вы посмотрите, что это за почерк! Одна буква на Кавказ, другая на Арзамас, и все остальные ни к селу ни к городу. Одно слово написано, три перечеркнуто. Такое впечатление, будто по странице ходила пьяная курица. Я посчитала: из сорока слов на странице зачеркнуто двадцать девять. Как можно подавать такую работу? Я с трудом прочла ее, по смыслу это неплохо, но орфография! Но почерк! Но внешний вид! Я ставлю тебе "очень плохо"!
Я поднял руку.
- В чем дело? - спросила Мария Германовна.
- Сколько бы вы поставили за сочинение Льву Николаевичу Толстому?
- Что за глупый вопрос?
- Не такой уж он глупый. Вы ответьте.
- Ну, наверно, "отлично". Что же я могла бы ему еще поставить!
- А я видел почерк Толстого. У него все двадцать раз перечеркнуто и почти ничего не понять. У него даже была специальная жена Софья Андреевна, которая все ему переписывала. Когда я вырасту, у меня тоже будет какая-нибудь Софья Андреевна или Анна Ивановна, которая мне будет все переписывать.
Мария Германовна не растерялась. Она сказала:
во-первых, это был Толстой, а во-вторых, это была великая работа классика мировой литературы, и твое сравнение не выдерживает никакой критики.
- Лев Толстой был граф, - крикнул Селиванов, - вот ему жена и переписывала, а мы - не графья!
