– Вы кто? Что вы здесь делаете?
– Я лежу в соседней палате, за стенкой. – Я показала рукой на стену. – Вы упали, я проснулась от шума. Думала, вдруг вам плохо. Медсестры нет, я зашла, и вот…
Парень смотрел, и выражение лица у него не менялось.
– А я Арсений Любачевский, – угрюмо сказал он.
– И что? – Мне всё ещё было смешно.
– Сын Ярослава Любачевского… И Натальи Никитиной.
Я не понимала, к чему он это говорит.
– А кто это?
На лице парня медленно проступило удивление. Он помолчал, а потом сказал:
– Уходите.
И я ушла, мне было смешно и неловко. Я ещё смеялась, когда свернулась под одеялом, вспоминала, какой взъерошенный вид был у этого Арсения, когда я плеснула в него водой. Потом мне вспомнились его худое тело и синие плавки. Я прошла внутренним взглядом по его телу, и мне высветилось: повязка на руке. Правая рука на запястье была перебинтована. В свете специфики отделения, в котором мы оба находились…
Я вспомнила, как мне стало беспокойно от этого открытия. Я не смогла заснуть, и на утреннем обходе попросила заведующего сделать на двери своей палаты запор, чтобы я могла закрываться изнутри, объяснив, что с тех пор, как за стенкой появился сосед, у меня бессонница.
– Не положено, – сказал заведующий.
Но слесаря вызвал. Вечером этого дня я закрылась на толстый алюминиевый крючок.
Когда я подходила к остановке, затренькал телефон, на экране высветился незнакомый номер. Я нажала кнопку, ожидая, что это кто-то из Управления, кому-то поручили узнать, как я работаю в архиве. Но голос в трубке был незнакомым.
– Маша?
– Да?
– Это Николай. Слушай, Маш, ты где? Я пришёл к тебе на работу, специально под конец, а мне говорят, ты сегодня в другом месте.
– Какой Николай?
– Николай Угольков, муж Вероники Голубевой.
– Что случилось? Что-то с Никой?
– Да. То есть нет, с Никой всё в порядке. Просто мне надо увидеть тебя. Надо поговорить. Ты можешь прямо сейчас?
До кафе, которое назвал Николай, было пять остановок на автобусе. Я не могла представить, зачем могла понадобиться Никиному мужу. За пять или шесть лет её замужества мы с ним почти не общались, я даже не знала, что у него есть мой номер.
Я зашла в кафе и сразу увидела Николая. Он занял столик в глубине зала, у окна, и свет из окна падал на его лицо. Лицо было грузное, как, впрочем, и вся фигура, оплывшее, нос сплюснут, как у бывалого боксёра, внешние уголки глаз опущены, отчего лицо выглядело настороженным, словно его хозяин ждал нападения; через левую щёку шла узкая впадина. Лицо бандита, а не телеведущего. Но он был пострижен, побрит и абсолютно трезв.
