и номер был зарегистрирован по этому адресу. Естественно, через несколько минут в дверь настойчиво постучали. Натали сидела на диване, набивая трубку марихуаной (относительно невинное прегрешение для нее), подняла голову и увидела, как лучи света проникают через окно, выходящее на улицу. Кто-то забыл задернуть занавески.
«Мы знаем, что в доме есть наркотики, — сказал стальной голос. — Откройте дверь. У нас есть право войти в любом случае, откроете вы или нет».
Добыча полицейских была до смешного скудной: пара ложек, сожженных снизу, классифицированных как принадлежности для употребления героина, и одна таблетка рецептурного наркотика. Но этого было достаточно для обвинения в хранении наркотиков. Так что через неделю Натали сидела напротив помощника окружного прокурора, обязуясь пройти курс лечения, — сделка о мере наказания, как ей сказали, от которой она не могла отказаться. Она признала себя виновной во вменявшемся преступлении и согласилась на год амбулаторного лечения, по завершении которого судимость будет снята.
Натали не учла, насколько невыносимой станет для нее программа лечения. Настолько невыносимой, что она не сможет подключиться к ее целям. Она стойко перенесла абстинентный синдром — это было не так ужасно, как она боялась, — и оставалась чистой несколько месяцев. Но довольной она не была. Она должна была посещать групповую терапию три раза в неделю и бывать на собраниях местной группы, работающей по 12 шагам, еще три раза в неделю. Это просто было чересчур много. Все это сидение кружком и разговоры о том, как не пить и не принимать наркотики. Люди там как будто принадлежали к другому виду. Эти высохшие пьяницы, постоянно потягивающие плохой кофе, отчаянно пытающиеся продержаться месяц в завязке. Что у нее с ними общего? В план не была включена индивидуальная терапия, не было никого, с кем она могла бы по-настоящему поговорить. Однажды, когда влечение прорвало плотину решимости и она знала, что падает, Натали отозвала лидера группы после собрания в сторону и умоляющим голосом сказала: «Я действительно хочу захотеть измениться». Но, прошептала она себе, я не хочу превратиться вот в это.
Так она снова села на иглу. Она подделывала регулярно проводившиеся анализы мочи, принося мочу друга в бутылке в кармане. К лету она кололась каждый день. Когда ее поймали в первый раз, она получила предупреждение. Во второй раз ее отправили в реабилитационный центр на 30 дней. Он назывался лечебным центром, но, по мнению Натали, это был обычный наскоро переделанный мотель, управляемый двумя бывшими зависимыми, которые воображали, будто знают, как лечить людей, потому что им самим удалось бросить. Первой соседкой по комнате была сорокапятилетняя проститутка, которая употребляла крэк, героин, все, что могла раздобыть. «Приятная женщина, — вспоминала Натали. — Я хочу сказать, у нее определенно было какое-то расстройство личности, но мне она нравилась». Затем был парень со шрамом. Все звали его «Шрам». Он шел от уха до уха, и ходили слухи, что он пытался перерезать себе горло. Натали было жалко парня. Длинные волосы, фланелевая рубашка, одиночка по натуре. Это его двадцать пятый реабцентр, смущенно признался он. Натали думала, что он самый неумелый человек из всех, кого она когда-либо встречала. Он даже не смог выбрать более надежный способ самоубийства.
