Падал мохнатый липкий снег. Дорожку уже изрядно завалило, я то и дело спотыкался от тяжести налипавшего на валенки снега. Задыхаясь, я подбежал к воротам, забарабанил в дверь. Вскоре изнутри донесся слабый голос Сашка:
— Кто?
— Сашок! Я это, я!
— Ой, Леня,— радостно отозвался Сашок.— А чё это вы? Среди ночи...
— Друга проведать...
— Кого? — не понял Сашок.
— Тебя, тебя проведать пришел. Как ты там? Тихо?
— Тихо... пока...
— Ну, осталось недолго. Ты давай садись у двери, а я — здесь. И споем — твою, эту вот: «Ой-ё-ё-ё-ё-ё-ё...»
Сашок помолчал, потом, засмеявшись, сказал:
— А я думал, ты осерчал на меня.
— С чего взял?
— Ну как же, вас на досках оставил, а сам вон куда сиганул. Думал, рехнусь от страха.
— Да брось ты, я тоже здорово трухнул...
Мы поговорили о работе, о замерах — как ускорить дело. Сашок предлагал пожаловаться генералу, чтоб лейтенант дал еще хотя бы пару солдат. Я сказал, что жаловаться не буду, справимся как-нибудь сами. Сашок вздохнул.
— Сами так сами. Вы это, шли бы спать, а то на холоде...
— А ты?
— А чего я? Я нормально.
— Не будешь сигать?
— Не, не буду.
— Ну, смотри. А то я правда пойду...
— Ага, иди, иди, достою. Нынче спокойно...
— В случае чего — из автомата по ним. Патроны есть?
— Один.
— Один?! — поразился я, хотя помнил, что лейтенант приказал без патронов и что у Сашка был один патрон.— Тогда береги — на самый крайний случай. Шуганешь, если что. Понял?
— Да, да,—торопливо ответил Сашок.
По звуку шагов я понял, что он отошел от двери.
— Эй! Сашок! Ты что?
Он подбежал, сказал торопливо:
— Все нормально, идите спать.
— Не боишься.
— Не, не боюсь! Мне самому надо... Вы идите.
— Ну смотри, я пошел. Держись!
Сашок не ответил. Я постоял с минуту, прислушиваясь, но в Хранилище было тихо, и я медленно пошел в казарму.
Раздевшись, я забрался в еще теплую свою постель, укрылся с головой и тотчас заснул.
15
Через несколько дней после объявления о смерти Сталина мне надо было возвращаться в институт. Я решил уговорить отца поехать со мной. Мама не возражала, в ней снова что-то затеплилось, какая-то надежда. Заняла денег на дорогу, накупили продуктов. Я ждал, когда отец наберется сил. Почти сутки он не выходил из комнаты, болел — и телом и душой. Я заходил к нему, предлагал поесть, он отмахивался, руки его тряслись, в глазах стояли слезы. И лишь на третий день он кое-как поднялся, вялый, еле живой, с провалившимися глазами, с торчащим колючим кадыком. Нетвердо ступая по продырявленному линолеуму, сходил умылся, позавтракал двумя картофелинами с постным маслом, выпил чаю. Я осторожно завел разговор о поездке — отец неожиданно согласился и добавил: «Хоть на месяц>>.
