Колокол и в самом деле качнулся. Протяжный похоронный звон поплыл над Семибратовкой.
* * *
С проволокой Саймон справился минут за десять — незаметно напрягая мышцы, растянул, где удалось растянуть, но с осторожностью, чтоб не поранить предплечья. Искусство освобождаться от пут, преподанное Чочингой, не требовало силы; главным являлось умение расслабляться, когда кость будто бы становилась гибкой резиной, а плоть текла с такой же легкостью, с какой вода заполняет сосуд. Саймон проделывал этот фокус множество раз: и в юности, когда Наставник связывал его ремнями, а после засыпал песком, и в Учебном Центре, где практиковались с наручниками и смирительной рубашкой. Ремни были гораздо хуже: Чочинга вымачивал и растягивал их, а в горячем песке они высыхали в одно мгновение.
«Все же есть у проволоки свои преимущества, — думал Саймон, чуть пошевеливая локтями. — Во-первых, ее не растянешь, как мокрый ремень, а, во-вторых, термиты ее не жрут. Так что у человека обычного, который не прыгал по острым кольям, не бегал по углям и не распутывал смирительных рубашек, шансов вылезти из термитника маловато. Пожалуй, никаких».
Он поднял голову и осмотрелся. На середине дороги меж Семибратовкой и Дурасом огибаловские свернули, проехали тапирьи выпасы и пересохший ручей, где петляла в камнях жидкая струйка воды, и теперь направлялись к холмам на западе — пологим, невысоким, рассеченным множеством трещин и оврагов. Здесь, на плоских камнях, среди кактусов, дремали большие ящерицы, а в небе парили грифы — черные, с длинными шеями и белой оторочкой крыльев. Солнце огромным пылающим шаром висело над холмами, а снизу его подпирали облака — не легкие и пушистые, какие плывут в небесной синеве, а распластавшийся над плоскими вершинами сизо-серый блин. Солнце подсвечивало его, добавляя к серому багровые и красные тона.
«Кровавый будет закат», — подумал Саймон, привстав в стременах. Мерин под ним захрапел, и рябой главарь, ехавший чуть впереди, обернулся; по губам его змеилась усмешка, а щеки в кратерах оспин казались отлитыми из шершавой меди.
— Ты, поп, однако, не из трусливых, — произнес он, поравнявшись с пленником. — Не скулишь, не ноешь и песен не поешь… Разве тебя не обучили псалмы петь?
— Еще спою, — пообещал Саймон. — Когда доберемся до места.
— Там-то споешь! А заодно и спляшешь. — Огибалов опять усмехнулся и вдруг, пригасив ухмылку, спросил: — Давно из Рио? С месяц?
— С месяц. Или около того.
