— Посмотри-ка, — Изабель показывала на большую вывеску, установленную на подставке возле дверей. Она гласила: "Херст-касл является историческим местом, музеем и частью системы государственных парков Калифорнии. За любой ущерб вы несёте материальную ответственность".
Она передала мне тарелку:
— Дом может быть парком?
— Скорее, земля, на которой он стоит. Ты не читала его историю до прибытия сюда? — я, в лучшем случае, поверхностно изучила её.
— Я не успела, — Изабель позволила себе взять яблоко и чашку кофе, — По-моему, это оскорбление, раз они считают нас достаточно неаккуратными, что будем громить мебель. Мы живем в настоящих замках и дворцах, большинство из них с антиквариатом намного старше и ценнее, чем эти.
— Осторожнее, сестрёнка, — я спокойно предупредила. — Ты говоришь как величайший сноб в зале, до краёв упакованном самыми богатыми аристократами мира.
В подтверждение моих слов она снисходительно фыркнула от недовольства. Но потом вся стервозность сошла с её лица, оставив там абсолютную покорность.
— Там Кристиан. Полагаю, мы должны сесть с ним.
— Какое громкое заявление! Ты полагаешь.
Вокруг её губ сильнее обозначились линии.
— А что бы об этом подумал Альфонсо? — поддразнила я, следуя направлению взгляда сестры, куда она указывала своим локтём. Кристиан, человек, с которым он был на ужине, и Паркер сидели рядом и напротив друг друга в конце стола, попивая кофе.
Какого хрена?! Даже утром Кристиан и все его "слишком" никуда не делись. Потому что он, и правда, был очаровательным, когда его рукава были закатаны до предплечий, а солнце танцевало в полосках ослепительного света на его волнистых волосах, когда он общался с приятелями. И на нём снова были эти джинсы.
Как есть, неандерталец.
Вот был бы он мерзавцем по натуре с такой внешностью!
— Я не хочу говорить про Альфонсо, — и потом, вспомнив тот последний раз, когда она сказала – точнее, выпалила – это, Изабель добавила, — Пожалуйста, Эльза.
И снова это заявление. Улыбка сестры потускнела, спотыкаясь о предупредительные сигналы, которые призывали: будь осторожней; действуй на свой страх и риск. Корректность диктовала, что я должна была уважать такое желание, но, как сестра, я просто не могла игнорировать боль в глазах моих родственников.
— У вас двоих всё в порядке?
Тёмные волосы, в точности как мои, прошелестели в быстром вздрагивании из стороны в сторону. Тусклость глаз превратилась в неуверенность.
Когда это произошло? Ещё на прошлой неделе я вытерпела ещё одно из тихо прозвучавших убеждений Изабеллы о том, как сильно она уверена, что Альфонсо был её родственной душой. Конечно, это было не впервые, но она была особенно сильна в своей вере в их счастливую историю. Естественно, я призывала проявлять осторожность и поддерживала, несмотря на то, что её ухажер был не интереснее, чем сырой бумажный пакет (и, если честно, то и не умнее). Но у Альфонсо, по-видимому, было доброе сердце и, конечно, он не мог поразить меня как золотоискатель, чтобы урвать себе шанс на свободную жизнь. Разве моя – всегда такая осторожная – сестра поторопилась с помолвкой со своим инструктором по верховой езде, несмотря на общение друг с другом весь тот год? Вероятнее всего. Но Изабель всегда была такой счастливой с Альфонсо – а ведь счастье было тем, зачем мы отчаянно гонялись, когда так много в нашей жизни было посвящено проявлению этой эмоции к другим. Как же она отойдёт от блаженства в любви к готовности отказаться от неё, пребывая на КРБ, за такой крошечный промежуток времени? Или, по крайней мере, не ухудшит ситуацию?
