— Ладно, — огорчился Никон. — Пойду один.
Слышно только пчел. Они возятся в ульях, жужжат хором, гудят свою домашнюю мелодию и выполняют свой распорядок. Никон не раз задумывался над их жизнью, но чем больше задумывался, тем меньше понимал. Ему нравилась общность пчел, их совместная работа, общая мать, но еще больше общее настроение, мелодия, какие-то флюиды, их соединяющие, он даже сказать точно не мог, что это было, но чувствовал очень даже хорошо. Ему и самому, бывало, хотелось погрузиться в жизнь улья и включиться в круговорот, в котором он не предполагал нелепости — в жизни людей ее порождает глупость. В жизни пчел лучше всего ему казалась не предполагаемая и обусловленная ее пестрота и даже не яд жала, а мудрое стремление к достижению общей цели — меда, не говоря уже об общей гармонии жизни пчелиного сообщества. Никон загрустил от этих мыслей и так грустил до трех часов пополудни…
А в три часа, за полчаса до смены, с разрешения Сивашко он кончил работу и пошел домой. Собираться за орехами ему было недолго. Он обул сапоги на толстой подошве, надел свитер и непромокаемую куртку, взял рюкзак, в который поместится не менее трех кило орехов, и пошел напрямик через луга, пожни и картофельные поля к зарослям орешника над Вагом. До места оставалось еще минут пятнадцать, но Никон видел уже ореховые кусты. А пока пахучий дым горящей картофельной ботвы и печеных клубней ласкает его ноздри; пока ржаная, овсяная и ячменная пожня хрустит под его подошвами; пока Никон вдыхает запах осени. Он думает: «Как хорошо, что есть на свете леса и лесные орехи, как хорошо, что есть на свете дым от картофельной ботвы и печеной картошки, как хорошо, что есть на свете осень». Утреннюю пустоту его души наполнили эти чувства… И Никон счастлив, он шагает весело, он рад, что поступает так, как ему приятно, так, как он любит…
Как только Никон вошел в орешник, он почувствовал, что не один здесь. Что-то шуршало впереди, и Никон остановился в раздумье, он и рад был, что будет с кем перекинуться словом, и боялся, что орехов не хватит. У него возникло такое чувство, как однажды утром, когда побрился, намазался кремом, потом еще причесался и сказал себе: «Теперь хоть помереть».
Как только он углубился в орешник, обобрал несколько веток, он крикнул, чтобы дать знать о своем присутствии: «Ого-го-го!» Сразу же впереди отозвалась женщина. Он прибавил шагу, чтобы посмотреть, кто это…
Он почти бежал, так что сломал несколько молодых елок. Он шел по берегу вверх и взмок, даже ноги устали. Но уж очень хотелось ему знать, кто же еще собирает орехи.
