— Ну как там, угомонились в третьей? — спросил Жора Кравченко у дежурной сестры.
— Вроде стало тихо, наверно, заснули, — ответила та.
— А что там такое? — вскинув голову, Дмитрий вопросительно посмотрел на сестру.
Она махнула рукой, мол, пустяки, ничего серьезного, но все-таки стала рассказывать:
— Было это утром. Перед сдачей дежурства наша старушка Лидия Владимировна, как обычно, ходила по палатам, справлялась у больных о здоровье. Ну, заглянула она и в третью. А там, знаете, здоровяк такой лежит, Добрынин с автозавода, который шутить все любит. Она, значит, подошла к нему и спрашивает: «Как мы сегодня спали?» А он возьми и брякни: «Я с вами, Лидия Владимировна, не спал». Ну, тут вся палата и задрожала от громового хохота. Там же восемь человек, и все бугаи как на подбор. А Лидия Владимировна как ни в чем не бывало спокойно шагнула к следующему, поинтересовалась: «Как вы себя чувствуете?» И, опросив так всех больных палаты, на прощание сказала: «Будьте здоровы!» — и не спеша вышла. Вот в третьей с самого утра и не стихает смех. Только после обеда наконец угомонились.
Чижову хоть тяжко было, но он, слушая сестру, скупо улыбался, а потом снова подумал, почему столько людей собралось в палате, спросил с обнаженной тревогой в голосе:
— Опять… потрошить… меня… собираетесь?..
— Трошки придется, раз ты такой храбрый да выносливый, — сказал Дмитрий, старательно протирая руки спиртом. — Ишь, герой нашелся, третьи сутки спать не изволит.
— Чем добро… такое… на мытье рук… переводить… лучше бы мне… мензурку налили… Тогда, може… и засну… — в тон Дмитрию выдавил Чижов.
Все разом засмеялись, и потом сестра с няней стали осторожно и по-женски нежно переворачивать Чижова на правый бок. А разбинтовывая, сестра ласково говорила, какой он молодец, все бинты у него сухие и шов такой хороший, прямо хоть отправляй парня на специальную выставку — золотая медаль ему обеспечена. Остальные ей поддакивали и тоже его нахваливали, а Жора Кравченко даже хватил через край: сравнил Сергея с Рахметовым, уверяя, что и он может свободно спать на гвоздях.
Скоро Чижов краем глаза узрел, как медсестра подала Дмитрию большой шприц, а когда получше рассмотрел его тускло блестевшую иглу и понял, что она толще вязальной спицы, у него похолодели руки. Эта игла нагнала на него столько страху, он до того взвинтился, что начал весь дрожать. И только вспомнив про мать, которая так убивалась о своем последыше, он закрыл глаза, стиснул плотно зубы и, повторяя про себя: «Ничего, вытерплю!», стал успокаиваться.
