— Ага. Все ясно — медпункт.
С соседних носилок донесся тихий разговор.
— Скажи, браток, деревню-то заняли, почитай, уж всю? — спросил хрипловатый басок.
— Нашел чего спрашивать. Давно заняли. Дальше пошли, — с некоторым оттенком превосходства ответил молодой, срывающийся на дискант, голос.
— Теперь немец покатился — только догоняй.
— Не так-то просто. Смотри: догонишь — дадут да еще накладут.
— Все одно. Где ему теперь! Войне скоро конец. Обидно, что под конец ранило. В Берлин не попадешь.
— Ну, до Берлина, еще далеко.
— Это как идти.
— Как воевать, а не как идти.
— Это все одно. И что у тебя за характер вредный, что не скажешь — все поперек.
Помолчали.
— А после войны хорошо будет. Больно хорошо, — снова заговорил хрипловатый.
— Скажешь тоже — хорошо. Красиво!
В хрипловатом баске, видимо, немолодого солдата Михаилу почудились знакомые нотки. Они чем-то напоминали ему отца. Тарасову неудержимо захотелось что-нибудь сказать хорошее, светлое, бодрое — и о том, что война все же кончится, и как будет хорошо после войны. Но почему-то застеснялся этих незнакомых раненых солдат, чей разговор он нечаянно подслушал, и тогда, осторожно подтянув к себе тоненькую веточку молодой яблоньки, он улыбнулся ей:
— Расти будешь, цвести будешь, — ласково прошептал Миша Тарасов, точь-в-точь как говорил отец-садовод каждому вновь посаженному деревцу.
Было это при освобождении одного из небольших городков на Украине.
Советские танки внезапно ворвались в город и помчались по улицам. Их дерзкая и неожиданная атака вызвала среди врагов панику, но вскоре немцы опомнились, открыли огонь и взять город с ходу не удалось.
Танк, который вел механик-водитель сержант Беликов, ворвался в город одним из первых. Он уже достиг центра города и выскочил на площадь, когда командир танка получил по радио приказ — отходить. Танк лихо развернулся, чиркнув гусеницами по булыжной мостовой, но тут сразу несколько тяжелых ударов по броне… Может быть, их было два, может, три или пять — кто их сосчитает. Никакие самые лучшие тормоза не способны так резко осадить танк, словно врыть его в землю. И оттого, что этим тормозом была сама смерть, танк, как сраженный богатырь, поник гордой головой, низко-низко склонив изуродованный ствол орудия. Гусеница раскрутилась, выстелив на булыжнике быструю стальную дорожку. Сорванный каток прокатился по ней, подпрыгивая на неровностях мостовой, пересек площадь, ткнулся в тротуар, покружился на месте, качнулся и осторожно лег на бок.
