Веки наливались свинцом. Сквозь полусон до меня долетел голос Захарова:
— … Оголец был, ночью в кальсонах по улицам шастал. Утром ни хрена не помнил.
— Ха, оголец! — воскликнул кто-то. — Да лунатики по крышам ночью расхаживают. Окликнуть не смей! Проснется, враз гробанется вниз, и кранты!
— И не лечат от этой напасти!
— Она заразная?
— Если спишь, и луна светит в лицо, непременно заболеешь. Так не передается.
— Любого усыпить можно, и он станет как лунатик, сукой буду! — подал голосок Дух, давно освоившийся в свите Николы. — Сонную вену сдавить вот здесь, под челюстью. Но не удушить до конца. Потом разбудить трудно, нужно по морде шлепать … Давай, Захаров, усыплю тебя. Очухаешься, расскажем обо всех фортелях, какие во сне выкрутишь.
— Не, сам усыпай, — отказался трезвый Захаров.
Дух обхватил горло ладонями и, кривляясь и паясничая, принялся себя душить.
— Куда тебе, хиляк! — подначивал Никола.
Перебирая пальцами, Дух поднажал сильнее, но не усыпал, а только багровел и натужно выкатывал глаза. Отчаявшись, он пьяно зашатался и устремился к койкам, сметая все на своем пути, расшвыривая одежду, дергая за спинки кроватей, переваливаясь через спящих детей. Разбуженные малыши испуганно пялили глазенки, встревожено и жалостно хныкали.
Буйная выходка распотешила раек у печки. Ребята подначивали и подбадривали бесноватого лунатика.
— Раздухарился!
— Удержу нет!
— Чудик из приюта!
Ободренный Дух ломался и скоморошествовал вовсю. И приспело время. Никола дурным голосом исторг свою родную, неудержимую песнь:
На углу стоит толпа не зря, да, да!
Эх, граждане, послушайте меня, да, да!
Дрын дубовый я достану
И чертей метелить стану!
Ему помогали жиденькими, срывающимися голосами. И этот вой уже не казался неуместным и диким.
— Волки! Чего меня не будите?! — Притомившийся Дух сам себя со смаком хлестанул по щекам.
Зараженные лунатизмом, приятели Николы сорвались с мест и принялись усыплять сами себя. Как шальные, в избытке жизненных сил метались они по спальне, сдергивали одеяла, швырялись подушками, щелкали по носам и ушам плачущих малышей, сталкивали их с коек.
Горбатая тень резво жарила по постелям из конца в конец спальни, наступая на шарахающихся, вскрикивающих детей.
— Очертенели, — пробормотал я.
В ответ — матерная брань.
Башка гудела медным звоном. Я тяжело ткнулся в подушку, в болезненном напряжении пытаясь сохранить ясность сознания. Но сон накрывал меня темной волной. Обалдевший, захлебнувшийся, я с трудом приходил в себя.
