Надев на себя тяжелый рюкзак и под его весом слегка наклонившись вперед, Гицаль Волонтай направился прочь из собственного дома. Был ранний час. Туман не рассеялся, и сероватый сумрак, как пелерина лежал на всем, придавая окрестности неестественный выморочный вид. Тишина, нарушаемая только его шагами, казалось, напрочь исключала возможность громких звуков и резких движений. Застывшая на одной ноте, эта тишина недовольно следила за маленьким хламом, замахнувшимся на ее безграничное господство.
Внезапно еще одна небольшая фигура вынырнула из утренней мглы и начала неторопливо приближаться. Кто-то еще, встав ни свет, ни заря, очевидно имел намерение совершить нечто неотложное. Согнувшись под тяжестью бочки с “Горькой полынью”, прямо на Гицаля, глядя на него исподлобья, шел кривоногий с черной окладистой бородой хлам по имени Чурила. Разойтись на узенькой улочке Тонких-до-невидимости намеков было попросту невозможно.
– Ухожу я от вас, Чурила, – промолвил последний романтик и поправил лямку свесившегося набок рюкзака. – Навсегда.
Утомленно присев на бочку, Чурила завистливо покосился на туго набитый полезным содержимым рюкзак.
– Добрый у тебя инструмент, – сказал он, помолчав. – Поменяться не желаешь? – И костяшками пальцев постучал по бочке, отозвавшейся глухим недовольным урчанием. – Хочу вот поставить себе забор, а сам знаешь, ничего нельзя достать.
– Это не выход, – заметил Гицаль и таинственно устремил взгляд куда-то высоко-высоко в небо. Лоб его пересекла горестная складка, первая вестница высокой меланхолической печали.
– Ну, бывай, – без связи с предыдущим обронил он. Спустя пару минут они уже были далеко друг от друга.
* * *
Около особняка иностранца Шампанского последний романтик остановился. Стремительно вытерев ноги, он постучал в дверь с массивной бронзовой ручкой. Ответа не последовало, однако Гицаль Волонтай без колебаний вошел и поднялся по темной лестнице в приемную. Судя по всему, этот путь ему доводилось проделывать не раз.
Шампанский неподвижно сидел на своем обычном месте – в кресле перед камином. На коленях его покоилась объемистая тетрадь в голубой обложке, густо исписанная ровным мелким почерком. Глаза иностранца были прикованы к картине, висевшей под старыми настенными часами. На ней с удивительным правдоподобием был изображен кочан капусты.
– Ухожу я от вас, – вместо приветствия пробасил последний романтик.
Веки иностранца, вокруг которых залегли синие тени, дрогнули, однако взгляд его оставался неподвижным. Гицаль Волонтай, крякнув, сбросил рюкзак на пол и присел на него. Звяканье металлических предметов вывело Шампанского из состояния прострации. По лицу его пробежала как бы легкая зыбь, запульсировала голубая жилка на виске.
