— Меня возьми, Роман…
— Уж больно корява ты…
— Характером добра.
— Погодить надо. Рано еще говорить об том… Медведь гнет скоро, да не все споро, — ответил Роман, а про себя подумал: «На языке медок, а на сердце ледок. С такой горя натерпишься…»
В тенистом пойменном лугу густо пахнет зеленью… Но и тут все напоминает об Анисье. Здесь он встречался с ней на троицу, после того как девушки, по обычаю, бросали венки в Суру… На опушке кривая береза, похожая на мордовку в белом шушпане, шепчет молитву. В сторонке вдовцом стоит ясень. Резко белеют ландыши, словно ровные, чистые зубы Анисьи. Зеленые, продолговатые головки борщевика дрожат, словно челноки в ее руках, когда она ткет холсты. Нитками основы трепещут тонкие побеги краснотала…
Неспокойную Суру, будто голубую книгу, листает порывистый ветер.
Борька наконец оправился от болезни. Но и теперь требует от сестры, чтобы та каждое утро пекла ему яичко. Луше надоело возиться с капризным мальчишкой, и однажды она шлепнула его.
Он расспросил Купряшку Нужаева, что можно сотворить с курами, чтобы напугать Лушку.
— Дай две горсточки семян хмеля с водичкой.
— Ну и что?
— Опьянеют. По-петушиному запоют.
— Тогда я лучше водки дам, у нас под судной лавкой целый шкалик стоит.
Луша в тот день попросила Борьку посидеть чуток с ребятишками, а сама побежала в лавку Пелевина за «дешевками». А Борька только и ждал, когда за ней захлопнется калитка.
В Алове летом кур кормит один бог. Бедняжкам даже скорлупу яичную не дают — выбрасывают из окон на улицу: полюбуйтесь, люди добрые, сколько яиц мы едим.
Борька закатил курам настоящий пир…
Возвратившись домой, Луша остолбенела: петух валяется мертвый, а куры разноголосо кукарекают над ним. Плача от досады, девочка ощипала кочета и велела братишке отнести его в избу.
— Зачем? Может, он еще воскреснет…
— Не перечь, а делай, что велят!
А вечером — батюшки! — она увидала ощипанного петуха на насесте! «Его куры уже отпели, а он, ощипанный, воскрес! Не к добру это!..» Она рассказала об этом отцу, но тот лишь отрешенно махнул рукой — не до того сейчас…
— Оставьте меня, — отвечал он всем. — Жизни своей не рад.
Однажды утром Лушка принесла отцу на широком липовом подносе, который зовут ночевкой, завтрак — сваренную, но не лупленную, грязноватую картошку.
— Поджарить бы с молочком, — мечтательно проговорил Роман.
— Ешь так, нечего ломаться — не ухарь-купец, — огрызнулась дочь.
3
Солнце позолотило ветхий, качающийся от ветра плетень у избы Нужаевых, пересчитало черные горшки и красные кринки, опрокинутые на колья, и долго, пока не село, играло с ними. Потом вдоль Полевого конца пробежал игрун-ветерок, бросая вверх целые пригоршни густой, горячей, мягкой пыли, закручивая ее в маленькие вихри. Под окнами Валдаевых подхватил обрывок какой-то бумаги и влетел с ним на лужайку в проулке у Нужаевых, на которой белыми полосами по зелени были разостланы холсты. Ветер отвернул одну холстину, точно осматривал ее с другой стороны, и начал кататься по ней, оставляя тут и там следы-морщины. Потом пригнал откуда-то шальное облачко пыли и потряс его над холстами. Дремотно-печально зароптали вокруг старики-лопухи.
