Долго лежал Роман без сна, ворочался с боку на бок, тревожно прислушивался к тишине. И уже не в шутку подумывал — не пойти ли поискать жену да примириться с ней. Неплохая ведь она баба… Но тут услышал легкие шаги. Кому же войти, как не жене? Захотел увериться и проворчал:
— Ну? Жива еще? Не повесилась?
— Коль тебе мешаю, сам повесься.
— Ну и характер у тебя.
— Не нравится?
Роман был рад, что жена вернулась, — теперь ему не надо вставать и идти искать ее. Понимал, что без Анисьи ему было бы худо. Он уже не молод, затевать вторую женитьбу было бы не с руки. Подумал, что жена забралась на печку, и мысленно, уже в дремоте, усмехнулся: знать, холодно на дворе…
И снилось, будто его новое, красивое железное ведро утонуло в колодце. Анисья принесла багор, и он начал искать посудину — да не попадается ведро, будто его и не было. Наконец багор заметно потяжелел. Ведро! Вытащил его Роман, глядит, а оно старое-престарое, съеденное ржавчиной. Бросил обратно в колодец, но тут же догадался, что неладно сделал: снова будет попадаться. Опять опустил багор и вытащил уже другое ведро, но тоже не свое — синее, изрядно за водой походившее. Свое же, как назло, не попадалось…
Разбудил его плач маленького Мити в колыбели.
— Не слышишь, что ли? — рявкнул он, подразумевая жену. — Ну? Уши воском залило?
С печки меж тем слезла заспанная Луша и взяла ребенка на руки.
— Буди мать, — приказал Роман.
— Где спит-то она?
— На печке.
— Сам сперва проснись. Нет ее там.
— Знать, корову доить понесли черти…
— Доенка вон она — на судной лавке лежит…
— Сама-то давно с улицы вернулась? — обеспокоился Роман.
— Ночью.
— Это ты сказала: повесься сам.
— Я. А чего? Не по-людски спросил… Так и ответила.
«Уж больно голосом схожи…» Роман начал свертывать «козью ножку», вздохнул облегченно, когда в сенях послышались шаги, но вошла не Анисья, а бедная Марфа Нужаева, сказала:
— Выйди-ка, несчастный, на свои задворки…
Задрожали у Романа руки — посыпался на пол табак.
— Маманя! — позвал проснувшийся Борька. — Где ты? Ма-ам!
По случаю редкостного происшествия на Романовы задворки повалило много народу. Все молчали, порой лишь перешептывались. На повесившуюся старались не смотреть: привидится или приснится ночью.
— Смотри-ка, сколько людей собралось, — сказал Гаврюшка Бармалов Купряшке Нужаеву.
— И все дышут, — отозвалась ему чья-то маленькая девочка.
— Кроме одной… самой висельницы, — заметил Емелька Вирясов.
Яблони в саду, казалось, плакали: с них осыпались лепестки, похожие на слезы.
