— Да перестань болтать, назола. Спать ни мне, ни детям не даешь…
— Не любишь?
— Нет, постылая.
Все замерло в Анисье от последних слов. Она как будто задеревенела и, крестясь на образа, пробормотала:
— Оймеца и сына и светама духа. Амень.
— Да ляжешь ты аль нет?
Анисьину дорогу к двери преградила безвольно свисавшая ручонка Борьки, спавшего на скамейке за коником. Анисья осторожно приподняла левой ладонью голову мальчика, а правой рукой сняла с себя нательный крестик и накинула на шею сына, прошептав:
— Благословляю, сынонька. Счастливо жить тебе, мой родненький. Прощай, Грунятка, миленькая дочушка моя. Прощай и ты, Роман. Детей не обижай. Твои они, твои. Перед кончиною не врут. Со свекром не грубила — только для тебя старалась… Из-за черной славы ухожу из жизни. Проводи меня последним взглядом.
— Ты ложись-ка, говорю. Ведь завтра же чем свет вставать нам. Ну?
Роман к жене не повернулся, но подумал, может, впрямь она произнесла последние слова. Но виновата ли она? Отец его поклялся перед смертью, что меж ними не было греха. Прокофий, может, наклепал со зла и зависти. Поди вот размотай теперь злокозненный клубок.
Анисья начала прощаться с тем, к чему привыкла дома.
Поцеловала печное чело, подержалась за ручки заслона, потрогала черены рогачей, кочерги, сковородника, погладила коробок со своим рукодельем, прижалась щекой к столу.
Роман раздраженно прикрикнул:
— Не шлендай по дому, ведьма. Ну?
Анисья всхлипнула и, чтобы не разрыдаться, выбежала, оставив дверь открытой настежь.
На белом от лунного света полу неподвижно чернел крест. На черном от сажи простенке белее казалось ожерелье.
Седела ночь.
Анисья выхватила вожжи, висевшие на стене конюшни, сбросила засов и распахнула заднюю калитку. Слышно было, как на улице смеялась Луша. Где-то посреди села пел парень:
Липа вековая
Над рекой шумит,
Песня удалая
Вдалеке звучит.
В саду, роняя, словно теплые снежинки, лепестки, белыми облаками ходили яблони в цвету. На их ветвях без умолку гремели соловьи, точно сведенные с ума теплой, месячной и ароматной ночью.
Раздавался Лушин смех и слышалась все та же песня:
Над твоей могилой
Соловей поет,
Скоро друг мой милый
Крепким сном заснет.
Шамкала старая осина на задворках, шептала:
— Што стоишь? Решайся…
Над твоей могилой
Цветы расцветут,
Твоего милого
К тебе принесут.
Моталась на ветру калитка, скрипела и бормотала:
— Несчастная, себя пожалей!
Липа, расколися
На четыре пня,
Милая, проснися
И возьми меня.
Лишь когда кончилась песня и затих смех дочери, Анисья перекинула вожжи через нижнюю ветку дерева…
