Вечер.
Горящая лучина на половине Нужаевых трещит, постреливая, роняет угольки, которые гаснут в лохани. Неверный свет то заливает избу, то снова она погружается в полумрак. Дети по очереди караулят лучину — вместо выгоревшей насаживают на рогач новую. Бабы сидят за прялками, под мерное гудение которых караульщик лучины быстро засыпает, но взрослые снова будят его.
Когда Роман Валдаев, влетев в избу, изо всей силы хлопнул дверью и, матерно ругаясь, вихрем заметался в своей половине, поднялась черная пурга потревоженной сажи. Нужаевские бабы не могли взять в толк, что творится на той половине, но, несомненно, Роман кого-то валтузил. Потом снова с треском распахнулась примерзшая дверь и закрылась лишь тогда, когда холод проник через щели перегородки.
И вдруг послышалось, как Роман спросил:
— А теперь — ты! По какому месту не бита?
Жену он бил, точно сноп молотил. Но Анисья все сносила молча. Знать, стыдно было кричать от боли и молить о пощаде…
Пряхи испуганно притихли. Кто защитит, если вдруг… Девки на улице, а мужики подались в лес дрова сечь по найму.
Все смолкло за перегородкой. Бабы прислушались. В углу между печью и дверью, в сору под веником копошилась мышь.
— Ну, все, — громко прохрипел Роман. — Теперь или сама повесься, или я тебя, как суку, порешу. Ну, чего скажешь? Сама или я?
— Сама-а! — со всхлипом раздалось из-за перегородки. — Только не бей, ради Христа. За что ты-ы…
— Цыц!
Вдруг в сенях недобрым голосом вскрикнула Василиса, возвращавшаяся с посиделок:
— Ма-ама!
В ответ послышался другой, дрожащий и запинающийся голос:
— Эт-то я, В-вас-сен-на, т-твой н-нес-счат-тный д-дед.
— Вай, как ты меня напугал. Чуть не упала через тебя. Пьяный, что ли, валяешься?
— Б-битый я… Р-ром-ман-н м-мен-ня с-ст-тащил с-с п-печ-чки з-за в-олос-сы в-выкин-нул н-на м-морроз.
Матрена открыла дверь и отпрянула: лучина осветила лежавшее за порогом тело, — в одной рубашке, босиком, голова непокрытая.
— М-мат-трен-на, эт-то я. Впус-сти-те, р-ради Х-христа, х-хоть п-пог-греться…
На лице старика, точно перламутровые пуговицы, блестели заледеневшие слезы.
Василиса и Матрена будто онемели. Их выручила сердобольная Марфа, жена Тимофея, главы семьи.
— Заходи погрейся.
— В-вс-ст-та-ть н-не м-мог-гу…
Холодный пар белым облаком покрыл весь пол.
Матрена с Василисой втащили старика под руки в избу и с помощью домочадцев подняли на печку.
— Заморозил ты себя, гремишь весь, как ледышка, — сказала Марфа. — Что ж голоса не подавал?
