— Про Андрона Алякина слыхал? Хе-хе!.. Говорят, у него со снохой Марькой грех был. А Марька — бабенка тьфу! Не то что твоя Анисья…
— А чего Анисья?
— Хе! Ротозей ты, Роман!
— А чего?
— Тебе бы святым быть. Хе-хе!.. А пошто не наш милостливый тятенька, а ты идешь мирские магазеи караулить на всю ночь?
— Занедужил он.
— Хе-хе!..
— Ну, в его-то годы…
— Святой ты, ей-богу святой! Занедужил!.. И лекарка при нем осталась?..
— Ты чего это, а?
— Я ведь того… Никому ни слова, только тебе… Разок видел, как он ее в сенях погладил. Я тебе так скажу: не ворон лови — накрой седого ворона.
— Да я… Я ежели замечу — обоих прибью!
Не без злорадства подумал Прокофий, что придет время, и дом отца вконец распадется, как рассохшаяся кадушка без обручей.
Вернувшись домой, Прокофий соболезнующе вздохнул:
— Эх, что до бога дошло, то по селу пошло: озорничать начал наш тятенька Арлам.
— Аль не за дело взялся? — спросила жена.
— С Анисьей, бают, начал грешить.
— Ба!.. А я гляжу, чегой-то он ей ожерелье подарил… Ох! Срам-то какой!.. И дети, видать, у нее не от Романа.
И мигом жена Прокофия надумала бежать к соседке за закваской. После новости, которую принес муж, ее как ветром из избы сдунуло.
11
На второй неделе великого поста Анисья Валдаева три дня говела. Исповедуя ее, священник отец Виталий спросил:
— Люди говорят, со свекром блудила?
— Не грешна, бачка! — полыхнула черными глазами Анисья. — Бог о том знает!
— Да тише ты — услышат.
— Пусть слышат, пусть все знают! — звонким от обиды голосом вскрикнула Анисья. — Може, клепать на меня перестанут.
В тот же день Латкаевы принесли в церковь крестить ребенка. Ненила родила, да только девочку. Назвали Катериной. Сокрушенный тем, что родился не внук, дед Наум Латкаев был рассеян и подходил к причастию как во сне.
— Который раз идешь? — спросил его рассерженный дьячок. — В пятый раз попер, а причащаться надобно единожды.
12
Почти все избы в Алове курные. Когда топятся печи, сажа оседает на потолке, на стенах, пристает к лаптям и выносится наружу. Поэтому от каждого двора по белому снегу тянутся черные тропы. Дорога — мать всех троп — становится черней закопченного чугунка. Взглянешь зимой с колокольни, и кажется, будто огромный невидимый паук накинул на село черную паутину.
Недаром курные избы называют черными. От малейшего сотрясения в них сажа сыплется с потолка, как черная пороша, падает на волосы, за ворот, а во время еды — прямо в хлебово. А когда наступает время закрывать вьюшками печь, все выходят наружу — угоришь иначе. Едкий запах сажи не выветривается с одежды всю зиму.
