— Ничего, знать, не поделаешь. Поносим и такое прозвище, — проворчал Тимофей.
— Кому чего обещал, пусть за мной идут, — буркнул дед и вышел из дому. Одеваясь на ходу, за ним метнулся Платон с женой Матреной. Варлаам скрылся в свинарнике, откуда, чуть погодя, выбросил за задние ноги двух маленьких поросят. Первый, описав дугу, плюхнулся на ступу и с визгом заковылял на ушибленных ногах в сторону. Второй ударился об окаменевшую от мороза толоку и сдох. Третьего поросенка Платон с Матреной так и не дождались.
8
Валдаевы прорубили вторую дверь для отделившихся, избу с пола до потолка перегородили крепкой дощатой стеной.
К вечеру в левой половине собралась вся семья Тимофея, которые отныне стали Нужаевыми, — одиннадцать ртов.
Облокотившись на стол, опечаленный Платон молча сидел на лавке, оглядывая домочадцев. Вздохнул и крякнул в сердцах:
— Ну и разделил нас, чертов старик!
— Обездолил, — уныло кивнул отец.
По ту сторону перегородки глухо звякнула открывающаяся печная заслонка.
— Матрена, ты бы чего-нибудь нашла пошамать, — нерешительно сказал Платон жене.
— Печь на той стороне и что было в ней — тоже.
— Сходила бы, что ль, к матери, попросила бы рассолу или еще там чего. Скажи, заплатим…
— Да-а, — вздохнула Матрена, — заплат теперь у нас не перечесть.
— Помалкивай, не болтай под руку. Беги знай!
— Дожили… — простонал после ухода снохи новый глава семьи Тимофей. — Эхма…
— Полно до времени унывать. Бог даст — поправимся.
— Оно бы так, да что делать-то будем?
— Не пропадем, тятя, не бойся.
В колыбели заплакал Матренин ребенок. По этому поводу на той половине кто-то громко расхохотался и угодливо сказал разгневанному Варлааму:
— Соседи, слышь, батюшка, гармонию купили.
Не стерпев издевки, Платон отозвался:
— Да уж не то, что у вас… У вас гармошек три, а иконы ни одной.
Варлаам услышал злой намек и подумал: «В самом деле, все иконы остались там, вгорячах про них не вспомнили». И достал из коробьи икону, нарисованную художником Иревлиным, повесил ее в красный угол…
Только утром кто-то из баб, подняв было руку, чтобы перекреститься, пораженная, прошептала:
— Господи Исусе, неужто стану молиться на старого черта?
— Это не черт, а бог-отец, — отозвалась от печки Анисья, жена Романа, баба языкастая, смышленая, слывшая когда-то первой красавицей в Алове.
— Не бог, а свекор намалеван. Погляди сама, коль не веришь.
Собрались все четыре снохи, посмеялись про себя и условились никому пока ничего не говорить. Но в тот же вечер Анисья рассказала обо всем деду Варлааму. Старик облокотился на стол и долго жевал желтоватую бороду, поднося к посиневшим губам клочок за клочком, словно разжевывая смертельную обиду…
