— Вон! В-о-о-н из моего дома, нелюди, рассукины сыны! Деньги присваивать?! А?! Сами мясо за столом крошить хотите?[3] Во-он! Чтобы духу вашего не было!
Пыль столбом поднялась в доме — так расходился, разбушевался старик. Все, что под руку ни попадет, — об пол. Кричал до хрипоты, но, не слыша поперечного слова, утихомирился. Платон с отцом потихонечку вернулись в избу.
— Ну, хватит, стало быть. Перегородим нынче же избу, и двор, и усадьбу пополам. Левая сторона ваша, правая — моя!
— Благослови меня чем-нибудь, тятя! — умолял Тимофей.
— Что ж, можно скалкой по хребту!
— Спасибо и на том.
— А-а-а! — с новой силой разошелся дед Варлаам. — Да как ты, половой веник, смеешь отвечать мне?!
— Я только говорю, надо бы выделить нам что-нибудь…
— Неужто плохая доля — шестьдесят рублей?
— Да ведь обронил я их…
— А чего я говорил, когда в контору тебя посылал? Аль забыл?
— Дедунь! — не стерпел Платон. — Потерял он…
— Ты помолкивай там, желторотый!
— Ну и дели нас, коли хочешь, только делай по-божески, чтоб без обиды, — ворчал упрямый внук.
— Я вас поделю-у!..
— Так меня хоть пожалей, — не унимался Платон.— Разве не помнишь, сколько мы с тобой лесу вывели, сколь рыбы наловили, сколь раз ульи выставляли по весне — все вместе.
— Что ж? — Дед Варлаам почесал затылок. — Телочку тебе, внучок, пожалуй, ублаготворю, поросяток троечку подкину, кур пяток — и не проси больше. А разумничек, отец твой, уже деньгами свою долю взял, давно, поди, разбогател. Ну, с богом…
— Дедушка! — взмолилась старшая дочь Тимофея Василиса, — будь милостив, не оставь бесприданницей.
— Коли замуж не возьмут, отцу спасибо скажи.
Больно полоснули по сердцу Гурьяна обидные дедовы слова, и он проговорил срывающимся голосом:
— Отдай всю мою долю Василисе, дедушка!
— Поди прочь, стервец! — прикрикнул Варлаам и так пнул Гурьяна, что парень отлетел чуть ли не к двери. — Воли захотели?! Не благословлю! Все к черту промотаю!
— Дедушка! — канючила Василиса. — В ноги поклонюсь, не обижай ты меня, несчастную… — Она упала на колени, ткнулась лбом в лапти старика. — Пожалей ты меня…
— Встань, Василиска! — крикнул от двери Гурьян. — Не валяйся перед идолом бесчувственным!
Дед Варлаам и бровью не повел, словно не о нем было сказано. Но понял, что на сегодня хватит. Проговорил по-хозяйски:
— Ну, стало быть, больше никому ничего не дам. А вас отныне, — указал он пальцем на Тимофея и Платона, — отныне люди добрые будут называть не Валдаевыми, а… в нужде будете, попробуете, почем фунт лиха… а по-уличному будут звать вас… Я всей улице про вас расскажу! Накажу, чтобы звали вас… чтоб вас звали Нужаевыми!
