- Сейчас?
Оказывается, Ленинград - это не только то страшное, что мы увидели в первые минуты. У города есть и другая жизнь, которую не смогли задушить ни лютые морозы прошлой зимы, ни голод, ни даже гибель многих тысяч людей.
Девушке с нами по пути, тоже в сторону Васильевского острова. Она идет торопливо, размахивая руками (скрипку несет Нерубацкий), и все говорит, говорит, как будто боится, что кто-то другой опередит ее и мы не узнаем настоящей правды о ее любимом городе.
Они и сейчас живут сселившись несколько семей в одну квартиру: на одну печку легче набрать топлива - мебели; по нескольку человек и спят: теплее. Привыкли друг к другу и не хочется расставаться. Все съестное делят поровну, выделяя побольше ослабевшим и детям. Заведует столом тетя Даша- дворничиха.
Отец девушки работает на заводе. Она ходит туда. Там ремонтируют корабли, пушки и делают автоматы. Сама она в санитарной дружине - подбирает на улицах раненых и убитых. Ходит и по квартирам, потому что и сейчас все еще нет-нет да и умирают люди с голоду. Но теперь меньше, не то что зимой и особенно ранней весною. Многих эвакуировали в глубокий тыл, несколько лучше стало с питанием. А немцы все еще на что-то надеются: без конца стреляют, разбрасывают с самолетов листовки с предложением сдать город.
- Ничего у них не выйдет. Дудки!-она остановилась, взяла у Нерубацкого футляр: - Мне сюда, - и, помахав рукой, свернула в переулок.
Мы так и не узнали ни ее имени, ни фамилии. А она уже убегала, стуча об асфальт каблучками туфель…
За Васильевским островом, с Голодая, на который мы вышли, виден залив. На нашем берегу замаскированные желто-зелеными сетками зенитные батареи, на противоположном - немцы По прямой до фашистов километров десять. Их берег тонет в синей дымке. Справа от нас за неширокой протокой зеленеет высокими тополями остров Вольный: осень сюда почему-то еще не пришла.
Останавливаемся у четырехэтажного здания школы, обнесенного колючей проволокой. Из форточек торчат десятка три железных груб.
- Вот и наш сорокатрубный, - шутит Кириллов.
- Ну и линкор, - смеются ребята.
* * *
Школа!..
У кого не дрогнет сердце, переступая твой порог. И неважно, сколько тебе: двадцать, сорок или шестьдесят лет.
Совсем недавно здесь шумно вырывались из классов ребятишки. Они бегали по коридорам, съезжали по перилам. Без детских голосов школа кажется мертвой.
Классы превращены в матросские кубрики, каюты командиров и учебные кабинеты. По коридорам расхаживают молчаливые разведчики. Форму они не соблюдают. Рабочие брюки заправлены в яловичные сапоги, нет воротничков. Почти у каждого на поясе в чехле охотничий нож.
