— Я не буду себя об этом спрашивать, Файк. Телевизор довольно много смотрю. С меня хватит.
— Присматриваю за твоей доброй женой в Мэнтолокинге, Фрэнк. Я там немного помогаю советом. Она превосходно работает, ты поверь мне. У людей столько горя после урагана. Ты, наверно, знаешь.
— По крайней мере, она мне так говорит. — Если он еще раз назовет меня по имени, схвачу его за этот идиотский воротничок и приложу о гравий. Я не столько не люблю Файка, сколько он меня смущает. Впрочем, я понимаю, что это смущение порождается опасением, что в нас обоих есть общее, ценное, на мой взгляд, качество — способность прикидываться терпимым. Не сомневаюсь: Эдди терпит Файка исключительно в качестве посмешища.
Две вороны в кроне огромного бука, кора которого напоминает слоновью кожу, начинают на нас каркать. С Хоувинг-роуд из-за ограды доносится гудение грузовика, нанятого округом для вывоза бытовых отходов. Мусор здесь вывозят чаще, чем у нас. Снова раздается колокольный звон, о котором говорил Эдди — «дон, дин-дон. Возрадуйтесь, Господь явился в мир…»
— Не объяснишь ли мне одну вещь, Файк? — говорю я, не сумев удержаться. — Чем, черт возьми, плохо горевать в одиночку? Умер у меня сын — я со своим горем сам справился. — Удрученному горем, как я понял, сочувствующий так же ни к чему, как не боится пустоты природа. На самом деле природа прекрасно с нею мирится.
— Знаешь Хораса Мана[35], Фрэнк? — Файк плутовато облизывает губы, розовый кончик языка описывает замкнутую кривую линию. Он не собирается отвечать на мой вопрос. Не так уж мне нужен его ответ.
— Лично — нет. Не знаю.
— Гм. Хорас Ман, Фрэнк, говорил, вернее, писал… Я как раз вчера читал его биографию, искал материал для рождественской проповеди. Хорас Ман говорил: «Тот, кто ничего не сделал для человечества, должен бояться смерти». — Файк складывает пухлые ручки на объемистом портфеле, обнимает его, как спасательный круг, и надувает сложенные губы так, что они начинают напоминать бочок персика с бороздкой. Видимо, он ждет от меня ответа. Пальцы у него тонкие и изящные, как у девушки, розовые, с хорошо ухоженными ногтями. Файк — редкостная задница.
Вороны в кроне бука снова начинают каркать. Мы по-прежнему стоим на влажном горохоподобном гравии. Не сомневаюсь: каждому из нас хочется, чтобы другой побыстрее отсюда убрался.
— Я обдумаю это, Файк. Спасибо.
— Знаешь, Фрэнк, я часто сравниваю губернатора Ромни с нашим нынешним президентом, и, мне кажется, понимаю, кто из них больше боится смерти. Ты, конечно, тоже. — Файк покачивает головой. Уголки его влажного рта приподнимаются, потом опускаются и снова приподнимаются. Он записывает себе маленькую, но красивую победу. На бампере моей «сонаты» отыскиваю глазами наклейку, призывающую голосовать за Обаму. Большей частью, она на месте. После Дня благодарения я стал было ее отдирать, но бросил, так до конца и не отодрав, а потом о ней забыл. Файк, пастырь-проныра, это заметил, потому и завел разговор о «нынешнем президенте». Истинные его кумиры — политика и бабло, «служение Богу» — лишь источник скромного, но верного дополнительного заработка, подножный корм на всякий случай.
