Орас уходит.
(Вся сжалась и вдруг зовет.) Папа!
Мессершман(входит). Я здесь, дитя мое!
Диана. Папа, ты богат?
Мессершман. Говорят, что да.
Диана. И можешь все, как тогда, когда я была маленькой?
Мессершман. Почти все.
Диана. Помнишь, мы были бедны, а они нас отовсюду гнали, и мы тряслись в холодных грязных вагонах от границы к границе, прижавшись друг к другу?
Мессершман. Почему ты вспомнила об этом сегодня?
Диана. Помнишь, твоя маленькая дочь ехала с тобой в рваном платьице и во время бесконечных перегонов просила пить, и тогда в тебе, бедном изгнаннике, над которым издевались во всех странах Европы, просыпалась дерзость. Ты шел в вагон-ресторан, куда вход евреям был запрещен, шел напрямик через все вагоны первого класса и на последние гроши покупал дочери апельсины. Ведь все это было, правда? Мне это не пригрезилось?
Мессершман. Было, но с тех пор ты выросла, моя дорогая малютка. И тебя окружала такая роскошь и столько рабов, что я надеялся – ты забыла о прошлом.
Диана. Я и забыла. Но сегодня вечером, папа, они снова взялись за старое.
Мессершман. За какое старое? Кто взялся?
Диана. Все. Они унижают нас.
Мессершман. Ты бредишь. Они дрожат передо мной. Мне стоит шевельнуть пальцем – и от их жалких доходов не останется и половины…
Диана. Папа, ты думаешь, я не замечаю твоих отношений с этой женщиной? Но хоть ты и даешь ей еще больше денег, чем давал другим, она все равно смеется над тобой, папа.
Мессершман(тихо). Я стар и безобразен, дочурка. Но это все мои личные дела. К тому же я ничего не имею против, чтобы она обходилась со мной именно так. Она хорохорится, важничает, твердит, что я противный старый еврей, но я, как рыбу на крючке, держу ее за ниточку ее жемчужного ожерелья – и она всегда возвращается ко мне. А ведь я и в самом деле противный старый еврей, и, однако, каждый вечер я скребусь в дверь к леди Доротее Индиа, самой хорошенькой женщине при английском дворе, и она, обдавая меня презрением, каждый вечер меня принимает, потому что каждый вечер о чем-нибудь просит. И вот все эти чувства, включая ее презрение, приятно щекочут самолюбие противного старого еврея.
Диана. Но ведь я молода, я красива, мне эти чувства непонятны!
Мессершман. Само собой, моя маленькая газель, моя маленькая царица Савская…
Диана. А они стараются унизить и меня, папа.
Мессершман. Ты пожелала этого юнца, я тебе его купил. Он что ж, передумал?
Диана. Да ты мне его вовсе не купил, он меня любит. Хорош подарок! Я получила его даром. А вот его брат смеется надо мной.
