Пушкин делится секретом: «Вообрази, какую шутку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла». Толстой пересказывает: «Моя Татьяна поразила меня, – говорил Пушкин, – она отказала Онегину. Я этого совсем не ожидал…»[236]. Разумеется, тут игра, но важна степень произвола писателя. Он сгибает характер Татьяны; не она с ним, а он, автор, с ней выкинул шутку: Татьяна подавляет в себе любовь к Онегину.
Конечно, писать должно, как поэт сам заявил, «по законам, им (художником. – Ю.Д.) самим над собою признанным». Но, добавим, и нам, читателям, не запрещено иметь свои законы восприятия. Резкий финальный отказ говорит о Татьяне не меньше, чем все долгое описание ее жизни. Мережковский, например, весьма жестко определяет ее чувство: да, Татьяна любит Онегина, но эта любовь стерильна, она по сути мертва[237]. Если так, то ее решение вполне прагматично.
А нынче! – что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Итак, любовь – некая малость, не нужная ни сердцу и ни уму. Татьяна стыдит Онегина, иронизирует, издевается над ним. Сергей Булгаков вспоминает: «Мне рассказывал Л.Н. Толстой (в одну из немногих наших встреч) со слов какой-то современницы Пушкина, как он хвалился своей Татьяной, что она хорошо отделала Онегина. В этом рассказе одного великого мастера о другом обнаруживается вся непосредственность творческого гения»[238].
Переводя это на современный лексикон, Клейтон пишет: «Татьяна – инструмент для его (Онегина. – Ю.Д.) наказания». И еще: «Психологический уровень увязан с глубокой структурой сюжета, в котором она – инструмент судьбы». Добавим от себя, продолжая эту мысль в феминистском ключе: Татьяна наказывает Евгения за то, что не женился на ней вовремя. Она рассчитывается с Онегиным от имени многих женщин, которых он оставил. Сюда включен и расчет от имени сестры Ольги за убийство Ленского, если хотите, месть. Мстительная Татьяна – это вовсе не такая уж идеальная женщина, как писано в хрестоматиях.
Но если «нет» Татьяны твердое, как камень, то ее мораль под вопросом. Прикидываться, что любишь, и жить с нелюбимым, обожая старую пассию, или не прикидываться, но тем не менее жить с одним, а любить другого, – что в одном случае, что в другом – какой тут ореол святости? То и другое часто встречается в жизни, но глубоко безнравственно. В таком контексте своеобразно смотрится идеал, провозглашенный Достоевским. Звучит он и в формуле Аполлона Григорьева: пушкинская Татьяна «является нашей русскою мерою чувств…»
