В девятом часу Николай попрощался с Таней, попросил не забывать и ушел вместе с гитарой, заботливо укутав ее в старый шерстяной платок. Так и есть — его уже ждали у одного приятеля. Таня тоже собралась было домой, но в комнатке, похожей на вагонное купе, было тепло и уютно, а на стеклах сверкал дождевой бисер, и за окном уныло поскрипывала под ветром голая акация. Подумать только — идти сейчас по неосвещенным окраинным улицам, брр! Она охотно согласилась на уговоры посидеть еще.
— Только слушай, Дежнев, я пересяду на твою кровать, можно? На табуретке ужасно неудобно…
— Да садись, чего спрашивать…
Она сбросила туфельки и уселась на кровати, в самом углу, поджав под себя ноги.
— Ты знаешь, у тебя замечательный брат.
— Чего? А-а… да, братуха у меня хороший.
— Очень. Только не говори «братуха», это какое-то безобразное слово. Прямо как из «Республики Шкид».
— Из какой республики? — переспросил Сережка.
— Из «Шкид», я же тебе говорю! Есть такая книга, ты не читал?
— Что-то не помню…
— Ну, ясно. Послушай, Дежнев, ты вообще читаешь что-нибудь, кроме своей техники?
— Что нужно, то читаю, — огрызнулся задетый за живое Сережка. — Уж во всякой случае не про поцелуйчики!
Таня вздохнула с сожалением.
— Ты вырастешь односторонним человеком, — сказала она убежденно, — вот увидишь. Как камбала. Ты видел? Это такие морские рыбы, у них на одном боку глаза, а другой бок совсем белый и служит пузом. Фу! Ты бы лучше переделывался, пока не поздно.
— Ты уж зато вырастешь многосторонней, — съязвил он, — прямо Леонардо да Винчи в юбке!
— Про человека не говорят «многосторонний». Нужно говорить «разносторонний» — эх, ты! У нее такая богатая, разносторонняя натура.
— У кого это?
— У Николаевой Татьяны Викторовны, — скромно ответила Таня.
Сережка презрительно фыркнул:
— Расхвасталась, дальше некуда. Да и потом, чего ты вообще учить меня взялась! «Так говорят», «так не говорят»! Тоже мне, учительница…
Сказал он это вовсе не потому, что действительно рассердился на замечания; просто ему захотелось вдруг позлить Николаеву, вызвать ее на спор. Ему всегда приятно было смотреть на нее, когда она спорила и горячилась, размахивая руками и от возмущения еще больше картавя. И хотя обычно Николаева заводилась с пол-оборота, на этот раз провокация не удалась.
— Но я ведь не хотела тебя обидеть, — с неожиданным смирением сказала она, — честное слово. Мне ведь просто хочется, чтобы ты говорил совсем правильно, потому что… ну, я просто не люблю, когда говорят неправильно. Правда, ты меня извини.
