«Пора обратиться лицом к народу! – взывал красноречивый тиролец. – Поздно вспоминать, сколько ошибок мы наделали за двадцать лет. Надо просто понять, что без народа не будет ни политики, ни экономики, и найти в себе мужество посмотреть ему в глаза и принять его требования!»[48] То был призыв в пустоту, красивые слова и не более. Однако в этой речи прозвучала весьма интересная лексика. Тирольский представитель заметил, что «следует различать две группы немцев – тех, которые выступают против государства и являются ирредентой, и тех, которые поддерживают государство, но тоже оказались ущемлены в своих правах»[49].
Во-первых, депутат пытался разделить и противопоставить немецкое население – провести границу между пангерманистами и конформными обывателями, которых он называет «лояльными немцами». Заигрывание с аполитичными обывателями и абстрактным «народом» – очень характерный прием для центриста.
И, во-вторых, Грабмайр впервые назвал немецких националистов итальянским словом «ирредента», что само по себе звучало несколько необычно, но на тот момент было абсолютно верно: они действительно оказались чужеродным телом в собственной немецкоязычной стране.
«К сожалению, в Австрии имеется немецкий “ирредентизм”, – писал Грабмайр. – Это те немцы, которые видят выход только в распаде Австрии и присоединении к Германии»[50].
Слова депутата звучат наивно: процесс интеграции шел уже полным ходом, и распад Австрии был лишь делом времени.
«Для лояльных немцев в государстве есть только один путь, – заявил Грабмайр, – закладывать конституционные основы для защиты национальных прав немецкого народа. Совершенно очевидно, что это должен быть отказ от исключительного господства немцев. Раз мы живем в единой империи, мы должны считаться с другими национальностями, в первую очередь со славянами. Это трезвый расчет, принимая во внимание все факторы. И здесь нет никакой политической альтернативы»[51].
Сознавал ли Грабмайр, что его слова при сложившейся ситуации звучат для всех, без исключения, немцев унизительно: как попытка воспитывать их насильственными методами, гладить по голове за послушание и «лояльность» и наказывать за радикализм? Скорее всего, он вообще об этом не думал, стремясь сохранить собственное лицо и, как он сам однажды выразился, «благополучно решить крайне сложную задачу <…>, не повредив при этом <…> собственной политической линии»[52].
Комментируя результаты своего выступления в Мерано, он говорит о том, что тирольские крупные землевладельцы пришли в восторг от его речи, заявляя, что «впервые прозвучало свободное и смелое слово», в то время как «радикалы были в ярости»
