Словом, видно, что оч-чень он толковый командир, этот мой гость. Да оно и понятно. Кому попало не доверят во власть особую бригаду, которая опасные банды обезвреживает. Что он во главе такой бригады стоит, и, наверно, лучших своих людей привез с собой — это я сразу смекнул. Все-таки и опыт, и разум у меня есть, видели-знаем, как операции по зачистке проводятся.
— Собирайся, дед, — говорит. — Пушку можешь взять с собой, чтобы обездоленным себя не чувствовать, но пускать её в ход без моего разрешения — ни-ни!
— Спасибо и на том, — говорю.
Пошел, достал пистолет из мусорного ведра, из-под картофельных очисток. Ну, он у меня в газетку завернут, чтобы не запачкало, а выглядит так, будто просто на дно ведра газетка подстелена, толщины газеты не видно. И патроны тоже достаю, заряжаю. А мой гость смотрит на все это и опять смеется:
— Ну, дед! Хитрее лиса, мать твою… Честное слово, сразу бы взял тебя в свою бригаду, если б ты к нам пошел.
А я ему и говорю то, что думаю:
— Начальник ты хороший, это сразу видно, и людям твоим, наверно, при тебе как у Христа за пазухой. Только видишь ли в чем дело, я всю жизнь под начальниками проходил, и мной командовали, и самому командовать доводилось, и так мне эта субординация надоела, что дал я себе зарок: как в отставку выйду, хоть остаток дней своих доживу вольной птицей, сам по себе, чтобы никогда надо мной никого не стояло и делал бы я, что хотел. А если почувствую, что во мне самом старые командирские привычки просыпаются, и хочется кем-то зависимым от меня командовать начать — язык себе прикушу, чтоб неповадно было, старому болвану! Вот так.
— Ясно, — кивает он. — В общем, дед, ты у нас вольный стрелок получаешься. В таком качестве и будем тебя держать.
Ну, собрались мы, выходим, и я спрашиваю по пути:
— Ты ведь машине велел поодаль ждать, чтобы возле моего подъезда не засвечивать?
— Верно, — отвечает. — Мы высовываться не должны. Ведь и те ребята, которых я отобрал для операции, добирались разными рейсами, отдельно от меня. Чтобы лишнего шороху не прошло.
— Все ребята твои? — спрашиваю.
— Нет, — говорит, — ещё из Самары есть, хорошие парни. Транспорт тоже самарский.
— Послушай, — заговариваю я о том, что меня все это время дергает, будто зуб больной. — Если в смерти Васильича не братья Сизовы виноваты, то кто же?
— Не беспокойся, не уйдут они, — басит он. — Считай, на мне эта ответственность лично перед тобой… — поглядел на меня, увидел, что очень я нервничаю, и добавляет. — Хорошо, подскажу тебе немного. В начале у нас два факта есть. Первый — твой друг Пигарев, „Васильич“, как ты называешь, ни в каких сомнительных махинациях участвовать бы не стал. Значит, дело, которое предложил ему Букин, выглядело абсолютно чистым — или, по крайней мере, Пигарев считал, что с его стороны оно будет абсолютно чистым, без надобности мошенничать.
