Но, подумав, я и Пашку Корзухина отмел. Он, как бык, напролом ломит, а тут хитрость нужна. Ведь с какой-то хитрой целью таджичку близ её собственной могилы закопали, да ещё с той стороны, в какую кладбище развиваться не должно. Конечно, если ему какие-то главные бандиты все это поручили, да ещё и установку дали, чтобы, мол, концы скрыть, он мог бы схоронить "таджичку" — не своим разумом руководствуясь, а чужим. Но, опять-таки, сомнительно, чтобы ему стали такие дела поручать, в которых хитрость требуется.
Так кто же у нас есть, такой хитрый, чтобы ему в самый раз было всю эту операцию провернуть?
Хитрый и жестокий, поправился я. А такие люди никогда не светятся в первых рядах самых головорезов.
И какая-то своя цель была у него, очень важная.
Если допустить, что эта Татьяна сама с бандитским миром связана, то все неплохо складывается. Или, допустим, тут другое: она, скажем, банкирша или кто-то в этом роде, и у нее, как у всех "крыша" есть, и эта крыша за плату дом охраняла, покупку её новую. Поймали воровку — и перестарались, "уча" её "уму-разуму". Вот и решили скрыть следы…
Так все равно ведь вопрос остается: что "таджичка" делала три месяца после её мнимой смерти?
И чем больше я думал, тем меньше мне нравилась вся эта история. Так не нравилась, что я все чаще к горлышку прикладываться стал. Еще чтобы и озноб от этого "покойницкого", так сказать, дня заглушить.
И выжрал я больше поллитры, точно. Я думаю, что и все семьсот грамм съел. Солнышко уже к закату плывет, мне на бугорочке хорошо, на мягкой травке, а в голове такое гудение, будто там самолеты разлетались, и от этого гудения жизнь ещё приятней.
И, в итоге, новая догадка ко мне пришла — и так мне эта догадка понравилась, что я чуть в ладоши не захлопал. Но тут меня совсем разморило, и глазки сами закрылись, и я только помню, что бутылку обнял покрепче, и горлышко потуже завинтил — упаси Господи, прольется, а мне ведь, как я проснусь, поправиться надо будет — так и уснул, с бутылкой в обнимку…
А проснулся я в полной темноте, оттого проснулся, что жестко мне и тряско. Я и не понял ничего, кроме того, что небо надо мной вздрагивает. Первая мысль — что меня хоронить везут. Я и заорал дурным голосом:
— Эй, вы!.. Я вам не того!.. Вы что, паскуды, со мной делаете?
— Да лежи ты спокойно, горюшко ты мое, — услышал я. И узнал Зинкин голос. Тут для меня все более-менее на места встало. Это она меня, значит, на тачке домой везет. Она, бывает с ней, иногда меня на тачке домой доставляет, а иногда отоспаться дает на свежем воздухе до самого утра.
