На каторге были люди разных национальностей: русские, татары, узбеки, черкесы, евреи. Иван Николаевич видит в каждом из них прежде всего человека, имеющего право на жизнь и ее радости. Повествуя о жизни юноши-узбека Муразгали, молодого татарина Кантаурова, рассказчик отмечает их человечность, «рыцарский характер», не позволяющий оставить друга в беде, общительность, душевную чуткость.
Неоднократно касается Иван Николаевич в своих рассказах и «еврейского вопроса». Рассказы о борьбе с тюремной администрацией политических Башурова и Штейнгарта, о морально погибшем юноше Шустере и в особенности о старике Баруховиче проникнуты теплым чувством.
На каторге были и женщины — матери, жены и сестры уголовников, причастные к преступлениям либо добровольно приехавшие вслед за родными, чтобы облегчить их участь. С глубоким сочувствием рассказывает Иван Николаевич о их доле, о безмерных страданиях, а порою и гибели.
Касаясь национального и женского вопросов, Иван Николаевич не предлагает каких-либо радикальных способов решения. Бесконечно далек он от трактовки их в социальном плане. Однако стремление привлечь к этим вопросам внимание общественности свидетельствует о демократической позиции рассказчика.
Горячее сочувствие к обездоленным, твердая вера в торжество правды сближают Ивана Николаевича с «молчальником Кротом» — героем поэмы Н. А. Некрасова «Несчастные». В тяжелом бреду он читает «арестантам-товарищам» горячие тирады Крота о героях-подвижниках, о великом будущем своей многострадальной отчизны: «Покажет Русь, что есть в ней люди, что есть грядущее у ней». «Когда-то в годы восторженной юности, — вспоминает рассказчик, — Некрасов был любимым моим поэтом, и я знал все его лучшие произведения наизусть»[47].
Разумеется, мысли Ивана Николаевича о «братстве племен», о трагическом разрыве интеллигенции с народом, гуманное отношение к женщине, представление о себе как продолжателе революционных традиций прошлого — все это идет непосредственно от автора, отражает его взгляды, хотя, повторяем, Иван Николаевич говорит не в полный «авторский голос», а о многом и совсем умалчивает.
Взгляды самого писателя особенно ярко проявляются, когда он обращается к именам борцов за народное дело — к поэту и публицисту 60-х годов М. И. Михайлову и «еще «более знаменитому автору» «Очерков гоголевского времени» (Н. Г. Чернышевскому — М. Я.). С гордостью вспоминает он, что кадинские места «отмечены жизнью людей одной из самых замечательных эпох, и каких людей!»
