— И потом ты нашел меня в том грязном кабаке.
— Да, нашел. И снова не смог тебя вернуть, и наше руководство этого уже не стерпело. Ты видишь, чем все кончилось, — он тоскливо показал на свое лицо.
— Тебе, значит, дали третий шанс?
— Скажем так, на меня не очень рассчитывали и дали полную свободу действий. Я удивлен, что меня не наказали гораздо строже, хотя, куда уж строже, отнять у человека целую жизнь.
— А что пообещали в награду? Конечно, мы враги и я прямо сейчас думаю, как бы тебя пристрелить, но интересно просто. Первый раз сталкиваюсь с ситуацией, что можно чем-то заинтересовать древнего старика, у которого ничего нет в жизни.
Кильчевский ткнул стволом старика в бок, спрятанного под одеждой.
— Ты говори, а мы пока пойдем отсюда. Зачем людей пугать нашими отношениями. Еще разобьем чего-то древнегреческое в таком хорошем музее.
Они вышли на улицу.
— Ну давай, что тебе посулили за мою голову. Говори, небось, ставки возросли, уже не хотят просто вернуть. Хочу послушать, перед тем, как тебя пристрелю, как бешеную собаку. Как там кадры, Белла Степановна все хорошеет?
— Посулы были богатые и состоят из двух частей. Во-первых, остаток моей жизни наполнят такими наслаждениями, что я не буду жалеть о потерянных десятилетиях.
— Это разумно, они это могут. А второе?
— После всех действий ВЧК, я получу твою душу и жизни тех, кто тебе дорог.
— Кто мне дорог? Тут тебя обманули, я один во всем белом свете.
— А кто говорит про настоящее?
Кильчевский промолчал. Да, они могли заглянуть немного в будущее, но вряд ли этому списанному в тираж персонажу позволили. Изменения же прошлого настрого запрещены после одной катастрофы и все крепко держатся этого запрета.
— Ну, а как ты меня нашел здесь, да еще чтобы я с тобой сам заговорил?
Беляев оскалился с презрением.
— Ты как был в нашем деле дилетантом, так и остался. Даже после бегства стал еще тупее. Забыл, как делаются такие вещи?
— Забыл, — признался он. Спасибо, что напомнил.
— Да, кстати, помнишь того старика, смотрителя, у которого ты укрывался в степи? У кого домик за станцией в овраге?
Кильчевский кивнул и одновременно думал, куда лучше стрелять. Эту публику убить гораздо сложнее, чем обычного человека, поэтому придется, наверное, расстрелять весь боезапас.
— Он убит. Убит жестоко и стерт.
Кильческий он удивления и негодования даже опустил оружие.
— Зачем? Зачем вы убили старика?!
— А... а говоришь нет никого, кто тебе дорого. Просто так, мне так захотелось. Он помог тебе, а не надо помогать не зная кому. Я его пытал, но так, слегка, спешил в Одессу. Но я его стер, понимаешь? Теперь и его родственники и все документальные свидетельства о нем исчезли. Его просто не было. Только мы его помним, потому, что мы — это мы, но даже это не надолго. Скоро и мы про старика забудем, его не было. А это, худшая кара для любого человека, даже мое наказание менее суровое.
