|
| From the dazzling, illuminated carriages, that resembled a fairy palace, stepped beautiful and elegant ladies in wonderful hats, gentlemen dressed according to the latest Paris fashion, who, in perfect French or German, greeted one another with compliments or pointed witticisms. | Из вагонов, сияющих насквозь веселыми праздничными огнями, выходили красивые, нарядные и выхоленные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, беззаботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с французским и немецким языком, с свободными жестами, с ленивым смехом. |
| None of the passengers took the slightest notice of Romashov, who saw in them a striking little sample of that envied and unattainable world where life is a single, uninterrupted, triumphal feast. | Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внимания на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступного, изысканного, великолепного мира, где жизнь - вечный праздник и торжество... |
| After an interval of eight minutes a bell would ring, the engine would whistle, and the train de luxe would flit away into the darkness. | Проходило восемь минут. Звенел звонок, свистел паровоз, и сияющий поезд отходил от станции. |
| The station would be soon deserted after this, and the lights lowered in the buffet and on the platform, where Romashov would remain gazing with melancholy eyes, after the lurid gleam of the red lamp of the rear coach, until it disappeared in the gloom like an extinguished spark. | Торопливо тушились огни на перроне и в буфете. Сразу наступали темные будни. И Ромашов всегда подолгу с тихой, мечтательной грустью следил за красным фонариком, который плавно раскачивался сзади последнего вагона, уходя во мрак ночи и становясь едва заметной искоркой. |
| "I shall go to the station for a while," Romashov repeated to himself once more, but when he cast a glance at his big, clumsy goloshes, bespattered with clay and filth, he experienced a keen sense of shame. | "Пойду на вокзал", - подумал Ромашов. Но тотчас же он поглядел на свои калоши и покраснел от колючего стыда. Это были тяжелые резиновые калоши в полторы четверти глубиной, облепленные доверху густой, как тесто, черной грязью. |
| All the other officers in the regiment wore the same kind of goloshes. | Такие калоши носили все офицеры в полку. |
| Then he noticed the worn buttonholes of his shabby cloak, its many stains, and the fearfully torn lower border that almost degenerated into a sort of fringe at the knees, and he sighed. |
