И, даже не кивнув, а просто так —
на слух,
Договорившись вмиг со всем зверьем
окрестным,
Затерянный в горах ручей проснулся вдруг
И дробно зажурчал в гранитном ложе
тесном.
«Кто вступит вслед за мной? — звенит
он. — Говори!»
И эхо повторить вопроса не успело,
Как дрогнул над ручьем смешной вихор
зари
И в шумный разговор вступила вся
капелла.
Как ливень по весне. Вступили. Сразу все.
В симфонию любви и скрежета и свиста.
Кузнечик-музыкант почти басит в росе,
И в стебли трав вплелась печаль жука-
флейтиста.
Сперва еще слегка смущаются юнцы,
И режет чуткий слух рассветная
настройка,
Но вот уже стучат шальные кузнецы
И тысячи цикад бьют по цимбалам бойко.
Нас может оглушить скрипение цикад,
Оно в рассветный час звучит с нежданной
силой.
Давно гудит пчела над венчиком цветка,
Вплетя лазурь небес в свой плащ
прозрачнокрылый.
Как сладостно пчеле над венчиком висеть,
Кружиться и жужжать, пускаться в путь
окольный.
А кто-то угодил уже в паучью сеть,
И грозно загудел орган янтарноствольный.
В сторонке богомол. Одет в зеленый фрак.
И впрямь он молится. Свисают фалды
сзади.
Крючки передник ног — хитрец! — скрестил
он так,
Чтоб голову снести распевшейся цикаде.
Но радость бытия не ведает конца,
Сто тысяч голосов слились в один
всецело:
