Эй-Джей бродит по Рынку в черной накидке, с грифом на плече. Он останавливается у прилавка агентов.
— Ну-ка послушайте. В Лос-Анджелесе есть паренек, пятнадцать лет. Отец решает, что мальчику уже пора поиметь его первый кусок жопы. Паренек лежит на лужайке, читает книжки комиксов, а папаша выходит из дома и говорит:
«Сынок, вот тебе двадцать долларов. Я хочу, чтобы ты пошел к хорошей шлюхе и получил с нее кусок жопы».
Короче, подъезжают они к одному плюшевому бардаку, и папаша говорит: «Ну вот, сынок, теперь дело за тобой. Позвони в дверь, а когда выйдет женщина, дай ей двадцать долларов и скажи, что хочешь кусок жопы».
«Железно, пап».
Короче, минут через пятнадцать паренек выходит.
«Ну что, сынок, получил кусок жопы?»
«Ага. Эта манда открывает дверь, а я говорю, хочу, мол, кусок жопы, и сую ей двадцатку. Приходим мы наверх в ее курятник, она стаскивает с себя всё тряпье, ну а я щелкаю ножом и отрезаю от ее жопы большущий жирный кусок, после чего она поднимает дикий скулёж. Тут уж я озверел, снял башмак и отметелил ее до полусмерти. Ну а потом я забавы ради ее натянул».
Остаются лишь смеющиеся кости, плоть — за тридевять земель, вместе с рассветным ветром и паровозным гудком. Существование данной проблемы не застало нас врасплох, и потребности наших избирателей никогда не выходят у нас из головы, поселившись там навсегда, да и кто может расторгнуть договор об аренде синапсов, заключенный на девяносто девять лет?
Новая глава из приключении Клема Снайда, Частного Засранца:
— Захожу я, значит, в притон, а в баре сидит одна шлюха женского пола, вот я и думаю: «Боже мой, да ты стала прямо поль де люкс». Я к тому, что вроде бы где-то эту манду уже видел. Так вот, сперва я на нее ноль внимания, потом гляжу, она сводит ноги вместе, задирает их за голову и принимается запихивать в себя собственные сопли да козявки, подмывается то есть, так что тело при этом только присутствует.
Айрис — наполовину китаянка, наполовину негритянка — пристрастилась к дигидрооксигероину, она делает себе укол каждые пятнадцать минут, к концу которых на ней повсюду торчат пипетки и иглы. Иглы ржавеют в ее высохшей плоти, которая кое-где накрепко срослась с суставом, образовав плоский буро-зеленый жировик. Перед ней на столе стоит самовар с чаем и двадцатифунтовая корзина бурого сахара. Никто никогда не видел, чтобы она питалась чем-нибудь еще. Только перед самым уколом она слышит, как кто-нибудь ей что-то говорит, или говорит сама. В этом случае она попросту излагает скучные факты, имеющие отношение к ее собственной персоне.
