Поцелуй Раскольникова | страница 83



– Почему ты такой умный?

Он накрывает ладонью часть миротворного круга (Овен? Водолей? Рыба? Воздух – Меркурий, Вода – Юпитер).

Звонок.

– К вам гости.

– Это не к нам. Это Самсонов.

И, как по команде, часы на стене отбивают полночь.

........................................

«Не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего» – о себе. (Топот по коридору уже прекратился; разволновавшийся Александр Степанович произнес, подмигивая: «Спокойной, товарищи, ночи»; запах плесени и гнильцы сделался несомненным.) Я в пальто и слегка удивлен.

– Что это было?

– Это было Самсонов.

– Живем как во сне, – загадочно улыбается Оля.

Охотно верю: видел его со спины: приземистый, дюжий, косолапый (Вий!), если б лицо оказалось железным, стал бы точно похож на Вия. О тайна, – говорю я, слегка паясничая и пожимаю руку хозяину. – О тайна. – И целую хозяйку. «Ну и квартирка, однако!» И выхожу на улицу.

Снег.

«Он прав, надо жить с ощущением чуда. Все для нас и чудесно. А для кого же еще? А мы, дураки, – как гости…»

........................................

Вот и письмо от жены (от бывшей). С Новым годом. (Спасибо.) У них «нормально». Просит переслать валенки.

6
Ты ни горяч, ни холоден. Куда там!
Не метаться
в огне тебе, и не до медитаций
суровых (?), ледяных (?), когда твой ум
решает, как да что, – да все в порядке,
все хорошо, растет укроп на грядке,
ты ортодокс, возможно, вольнодум.
Ты ни горяч, ни холоден. Устало
глядишь на мир со стороны, а стало
быть, терпелив. Хаос души сокрыт
под маской ироничности. Отчасти
ты жить умеешь. Ты умен. Ты счастлив?
Ты ни горяч, ни холоден. Ты сыт.
Ты ни горяч, ни холоден. Ты просто
один из тех, кто вышел выше ростом
тех, кто пониже, впрочем, ниже тех,
кто выше, та-та дальше я не помню
та-та-та та-та тара-та-та-та
какой-то там тра-та-та-та успех.
Ты ни горяч, ни холоден. Ты ищешь
тра-та-та та-та та-та-та-та тыщи
тра-та-та-та, но не нашел еще
в себе себя. Как малое дитятко
тра-та-та та-та ищет под кроваткой
игрушку: холодно? теплее? горячо?

– Вот вы, Оля, это все театр-театр, говорите, литература там, поэзия… а я, я что хочу сказать?

– Вы бы не бродили, Александр Степанович, вам же укол сделали.

– Я сегодня книгу читал, вчера то есть. Воспоминания о Лермонтове – не поверите, плакал! Тот молодой, этот еще моложе…

– Кто, Александр Степанович?

– Мартынов. Совсем пацан – ну, сколько там? – двадцать с хвостиком. Мальчишка!.. И такая глупость получилась… Такая, не поверите, какая глупость…

– Да я знаю…

– У них, Оля, был вечер, прием значит… Ну вот, был вечер, а Лермонтов, он с дамой беседовал, и стояли они как бы возле рояля… Ктото играл на рояле, музицировал, значит… Князь Трубецкой, кажется. Ну вот, стоят они с дамой, беседуют, вдруг входит Мартынов, и за поясом у него, знаете, два кинжала. На Кавказе все так ходили: у кого один кинжал, у кого два, кому как нравится. Лермонтов да и скажи: вот, посмотрите, вошел мужчина с двумя кинжалами. А дама возьми и хихикни. И как назло, Оля, в это время музыка прекратилась. И все слышали. И так получилось, будто Лермонтов нарочно сказал, чтобы все слышали. Хотя чего тут особенного? Сказал и сказал. Ничего особенного, так ведь? Ну вот, Мартынов говорит ему потом: «Мишель, ты меня опять, значит, оскорбляешь…» У них и раньше было… «А мы с тобой договаривались насчет деликатности, забыл?» Самолюбие у него, Оля, у Мартынова… Ну, Лермонтов пожимает плечами: что делать, если так получилось, или ты теперь меня, говорит, на дуэль вызовешь? А тот разозлился: да, говорит, милостивый государь, и все!